Поскольку я до последнего вздоха, несмотря на все достигнутое в этой чужой стране, буду опасаться не оправдать возложенной на меня верховной миссии, мне хотелось бы отдать необходимые распоряжения о сохранности и назначении обретенных богатств.

Согласно завету Бога с моим отцом Иаковом и его великим дедом Авраамом, известным как Лунный Странник, потомкам двенадцати братьев, именуемым коленами Израиля, предстоит выйти из Дома рабства и подняться в Обетованную Землю, текущую молоком и медом. Предприятие, вне сомнения, непростое и требующее солидных расходов. Свой вклад в этот великий Исход я усматриваю в материальной поддержке моих соплеменников. Поэтому я распорядился, все золото и прочие драгоценности, накопившиеся в моем доме за годы управления Египтом, замуровать в мой погребальный саркофаг и использовать их для нужд Исхода. Мое же тленное тело завещаю не оставлять в Мицраиме, а забрать с собой и похоронить в земле моих предков.

Здесь пергамент обрывался. Перед Корахом лежал документ, превращавший почти мистическую идею избавления его народа в нечто чувственное и близкое. Следуя за пророчествами и прозрениями людей, на место некоего подвешенного в безвременье ожидания лучшей жизни, приходило прямое указание к действию. И спускалось оно от того, кто знал лучше и видел дальше.

– А где же находится саркофаг? – спросил он, сообразив, что даже не знает места захоронения Йосефа.

– Он не лежит в земле, – ответил старик. – Его покрывает вода великой реки.

– А как же… – Корах несколько оторопел, пытаясь увязать столь неожиданно открывшиеся сведения, – как же найти это место и извлечь оттуда саркофаг?

Старик улыбнулся, хитро прищурившись:

– Для этого, господин, – имеется ключ. И хранится он не в завещании и не в каких-либо иных записях, а передается в нашей семье от отца к сыну. Присоединяясь к своим предкам, отец передал его мне и велел хранить отдельно от этого свитка. Мы доверяем тебе, любезный господин, и когда настанет время, я или мой сын придем вместе с тобой на берег Нила и исполним свой долг. И конечно, вместе с нами будет тот, кто поднимет всех нас, чтобы вывести из этого дома рабства.

Невозможно с достоверностью сказать, сколько лун сменилось с того вечера, когда Корах узнал о завещании Йосефа. Но только с тех пор время словно бы изменило скорость своего хода. Дни и недели понеслись в суете дел; сезон дождей сменился распусканием первых цветов, знаменующих приход весеннего месяца Нисана.

И тогда появился Божий Человек.

Он возник неожиданно и незаметно, лишь бедуинской одеждой выделяясь из толпы рабов, таскающих солому и обжигающих кирпичи. Его появление не наделало переполоха; только между двумя стоявшими в стороне молодыми людьми состоялся некий странный диалог.

– А что, Датан, – произнес один, кивнув в сторону пришельца, – с таким-то через Зеир-Анпин можно.

– С таким можно, – отозвался Датан.

– А до Бины, пожалуй, не дотянем…

– Ты прав, Авирам, до Бины не дотянем.

На том разговор и кончился.

Высокая женщина с гордо посаженной головой, с резкими и прямыми словно вытесанными из дерева чертами лица стояла рядом с ним, держа на руках младенца. Старший мальчик лет шести цеплялся за ее руку. Они неспешно двигались среди направленных на них удивленных и подозрительных взглядов. Вскоре весть о появлении чужаков распространилась повсеместно в земле Гошен и на стройках Раамзеса и Питома.

Когда Корах увидел Божьего Человека, им овладело двойственное чувство. Долгие годы он ждал его появления, и конечно догадывался, кто обретет эту роль. Однако первая радость от сбывшегося пророчества, обещавшего выход евреев из Египта, вскоре сменилась озабоченностью и даже сомнениями. Дело с самого начала пошло весьма туго. Моше был совершенно не тот египетский принц, которого еще помнили люди старшего поколения. От стройного, прекрасного юноши, твердой походкой отмерявшего шаг и размашистыми жестами руководящего строительством, не осталось и следа. Сейчас он ходил между сынами Израиля в грубой хламиде, с посохом в руке и вел странные речи. Людям, принуждаемым к тяжелому физическому труду, непривычно было слышать от невесть откуда взявшегося чудака свидетельство о его разговоре с Богом. Порой рассказ его был сбивчив, непоследователен, а поскольку незнакомец еще и страдал косноязычием, многих это раздражало, и не все могли дотерпеть до конца повествования.

Вскоре выявилось еще одно обстоятельство, расстроившее Кораха. Обняв старого друга после сорокалетней разлуки и немного пообщавшись с ним, он понял, что отношения им придется выстраивать заново, и скорее всего, они будут уже не те, что прежде. Его симпатия к Моше не приуменьшилась, но тот стал человеком решительно другим. Общение на основе прежних взаимных чувств и общих ценностей не клеилось и заходило в тупик, прерываясь на полуслове. Несколько раз случалось, что они сидели в доме Кораха в молчании, не будучи уверенными, о чем следует говорить. Моше явно стремился выразить сразу многое, но сбивался, заикался и нервничал, когда его не понимали. По счастью Кораху удалось договориться с братом Моше Аароном, человеком уважаемым и сведущим. И хотя даже им потребовалось некоторое время для привыкания друг к другу, в связке Моше и Аарон сделались значительно понятнее. Постепенно все больше людей стали к ним прислушиваться, и дело пошло живее. Происходило это так: Моше в полголоса передавал Аарону сообщение для народа, а тот облекал их в красивые, плавные формулировки, с ясно прослеживаемой мыслью, выделяя интонацией особенно важные места. Голос Аарона звучал громко, отчетливо и убедительно. Зачарованные его бархатной речью соплеменники впервые за много лет слышали слова, обращенные к каждому из них. Те же, кому удавалось правильно расслышать и понять сказанное, убеждались, что говорил пришедший от имени и по поручению Бога.

– Бога? – переспрашивали евреи друг у друга, – это какого?.. Того самого… – и осторожно показывали мизинцем правой руки наверх. И почему-то каждый понимал, какой именно Бог имеется в виду.39

Было бы неверно думать, что Моше по прибытии в Египет немедленно обратился к народу. Этому предшествовало вполне дотошное и обстоятельное выяснение, кто он, с какими вестями пожаловал и от чьего имени собирается говорить. Когда после многолетней разлуки Корах вышел навстречу Божьему Человеку, тот вместо дружеского объятия приветствовал хранителя казны уважительным поклоном.

– Я вернулся, – молвил он.

– Я ждал этого, – ответил Корах. – Ты очень возмужал.

Легкое подобие улыбки пронеслось по заросшему бородой лицу Моше.

– Я так долго жил в пустыне у мидианитов, что совсем забыл дорогу сюда. – Оба слегка усмехнулись. – Кстати, всей жизнью признателен тебе за совет пойти к Итро. Его дочь уже много лет моя жена и сестра. И там… там я встретил Его. – Моше медленно воздел глаза к небу.

– Обо всем этом я мог только догадываться и представлять себе в лицах и числах, – Корах указал Моше на кресло. – Расскажи мне о Нем.

– Конечно, но несколько позже, – Моше слегка запнулся. – Ты мог бы собрать совет старейшин? Мне нужно поговорить с ними.

Вечером того же дня в доме Кораха собрались наиболее почитаемые представители двенадцати колен Израиля. Одни смотрели на пришельца с недоверием, другие с надеждой.

– Многие из вас помнят меня по временам моей юности, – начал Моше. – Я был воспитан во дворце фараона и руководил тогда стройками Раамзеса и Питома. Мне потребовалось время понять, а главное почувствовать, что я, министр северного царства, на самом деле являюсь частью угнетаемого народа. Несколько раз я пытался привлечь внимание фараона, чтобы смягчить жизнь несчастных, однако никто из совета меня не поддержал. Рамзес отнесся к моим словам с полным непониманием – почему ни с того ни с сего меня заботит судьба его рабов. С каждым упоминанием об иврим раздражение владыки нарастало. А тут еще эта история с убийством египетского надсмотрщика. Если бы я тогда вернулся во дворец, фараон бы, конечно, простил мне – кого интересует какой-то надсмотрщик. Но он взял бы с меня слово сосредоточиться на строительстве городов и больше не докучать ему нелепым заступничеством. Именно этого я и опасался. Окажись я в такой ситуации, руки мои оказались бы связаны, и вряд ли мне бы удалось вырваться из этих пут. Поэтому я бежал, как от погони, оставив свою прежнюю жизнь на заклание, словно праотец Ицхак. Ведь он согласился принести себя в жертву всесожжения, следуя указанию Бога для его отца, Лунного Странника.