Олиа тряхнул головой, чтобы отогнать от себя лишние воспоминания.

За спиной послышался шорох, и тут же Олиа оказался в захвате, на шею легкая теплая ладонь, и слегка ее сжала. Запах резко усилился. Папин запах. Работал рефлекс, и Олиа уже замахнулся рукой, чтобы ударить папу локтем в живот, но вовремя себя остановил.

— Радушный прием. — Усмехнулся Олиа.

— Ты один? — тихо спросил папа. Хватка ослабла.

— Один. Но на улице много подозрительных людей.

Папа его отпустил. Тут же и одеяла на матрасе зашевелились, и на свет появилась голова Энди.

Олиа отошел на несколько шагов от папы, и повернулся к нему. Демонстративно потер шею. Папа как будто помолодел. Погоня явно добавляла ему молодости.

— Ты все знаешь, да? — спросил папа тихим голосом.

— Конечно, все знаю! — Олиа развел руками, он уже не мог сдержаться. — Я давно все знаю! И меня интересует один вопрос, что я, блять, тебе сделал, что ты решил так меня подставить?!

— Олиа… — папа сделал несколько шагов к нему навстречу. Олиа на столько же шагов отступил. Он захлебывался собственными словами. Олиа всегда думал, что он хладнокровный, благоразумный, стратег, эмоциональные истерики — это не его стихия. Но он пришел помочь, но к нему относятся как ко врагу. Осторожничают и запирают двери.

— Ты помнишь, как я тебе доверял? Когда бился башкой, как будто о бетонную стену, пытался хоть чем-то себе помочь, а ты все это время мешал! Потому, что я тебе все рассказывал. Сам рассказывал! Тебе! Чтобы ты мог остаться чистеньким!

— Олиа…

— Какого хера ты выбрал меня? Вокруг других людей, что ли не было? Тех, кто не твои дети, например? Тай, блять, Тай все равно бы там оказался, он так и кончил! Почему тебе надо было меня слить?

Олиа дышал часто-часто. Дыхание сбивалось, и ему не хватало кислорода. Нос неожиданно оказался неспособным даже вдохнуть. Олиа хватал воздух ртом, в перерывах между громкими словами. Силуэт папы расплылся в мутное пятно. Это в глазах уже стояли слезы.

Истерика ползла все дальше. Как же она стремительно появилась. В одно мгновение.

— Я не хотел, Олиа. — Рене все-таки добрался до него. Олиа же бессильно опустился прямо на бетонный пол посреди пустой комнаты. Папа очутился рядом, присев на колени. Его горячая рука коснулась плеча Олиа, но Олиа резко дернулся и шикнул.

— Я не хотел вообще всего этого. Но они арестовали тебя, а мне было очень страшно. Я струсил и согласился на предложение Тая. Я не выбирал тебя.

— Это оправдание?

— Нет. Я очень виноват перед тобой.

— Еще как. — Прошипел Олиа. Он дотянулся рукой до глаз, стер все слезы. На несколько секунд это помогло, пока не набежали новые. Но и этого времени хватило, чтобы посмотреть в глаза Рене. Они были такими сочувствующими и такими жалостливыми, что Олиа чуть не стошнило. Он уже не пытался сдерживать свою агрессию, и со всей силы ударил папу по лицу ладонью, по — омежьи. Папа упал на бок, схватился за пострадавшую половину лица. Олиа же резко вскочил на ноги, потому что в сидячем положении оборонятся тяжело. Но папа и не думал нападать.

Раздался детский крик. Из своего укрытия выскочил пацан, и встал перед Олиа.

— Не трогай папу! — выкрикнул он. В руке у пацана был ржавый длинный гвоздь, которым он вздумал угрожать.

Олиа легко мог устранить это препятствие. Хоть гвоздь, хоть автомат. Это был маленький ребенок. Хрупкий. Нежизнеспособный. Слабый.

Только этот ребенок быстро оказался за спиной Рене, хоть и вырывался.

— Энди, не лезь. — Проговорил папа, хотя смотрел все это время на Олиа.

— Он папу убил! — выкрикнул мальчик уже из-за спины Рене.

Олиа от этого хотелось зареветь во весь голос. Он не трогал это придурка Тая, он нисколько не хотел его смерти. Сколько раз Тай хотел его убить, был готов пожертвовать Олиа всегда, сначала за папу, потом за возможность толкать дурь в тюрьме.

Рене оттащил мальчика обратно. Грубо толкнул его на матрас и отобрал ржавый гвоздь.

— Я попытался все исправить. — Рене опять вернулся к Олиа, который так и стоял на одном месте посреди комнаты. — Я понимаю, это очень поздно, но я трус, Олиа. — Рене снова прикоснулся к его плечу. — Я струсил. Не хотел снова в тюрьму. Мне так понравилась обычная, спокойная жизнь. Я так хотел ей пожить, Олиа.

— А я как хотел. — Олиа больше не кричал. — А теперь я жалкое подобие омеги, да и вообще человека.

Олиа отошел к другой, противоположной от убежища злого мальчишки, стене. Сел на пол, согнув колени. Видел, как папа медленно подкрадывается к нему. От Рене было не убежать. Ну что ж, сам же пришел.

— Я в монстра превратился. — Сказал Олиа. — В изжеванного монстра.

— Ты хороший. — Рене сделал еще шажок к нему. Запах, зрелый, сладкий.

— Заткнись! — рыкнул Олиа. — Я как будто сдыхал сто раз, меня как будто до сих пор режет, или я кого-то режу. Я. Блять. Сдох. — Олиа со всей силы ударился затылком о стену. Голова разорвалась от тупой боли. Олиа не понимал, зачем он это сделал, просто эмоция требовала выхода.

Тут же пальцы папы оказались в его волосах, нагнули голову вперед, проверили затылок, перебирая волосы. Потом опять подняли голову. Олиа пытался понять, где у этого пятна, который сидит перед ним лицо, чтобы посмотреть на него.

— Тише. У тебя все будет хорошо. — Папа пригладил ему волосы. — У тебя еще все будет. Я так виноват. Я не знаю, как это исправить, Олиа. Но у тебя еще вся жизнь впереди, у тебя же есть друзья, я знаю. Мне Денни рассказывал, что есть. Тот мальчик, Олиа. Ты можешь жить всю жизнь, как хочешь, да? Заберешь мои деньги, у меня их много. Я часть оставлю Энди, а остальное заберешь. У меня и дом хороший для тебя есть. Можешь делать, что хочешь. Да?

Олиа слушал, прикрыв глаза. Весь смысл до него не доходил.

Он мечтал о хорошей профессии, любил математику и физику, собирал в школьной лаборатории простые устройства. Хотел иметь любимую работу, а потом и семью, уже тогда понимал, что это может быть и не альфа. Но Олиа не был против личного уютного дома, собаки или, почему-то, домашнего хорька. Олиа даже не был против детей.

А сейчас у него были деньги. Кучи ненужных ему денег. Даже Элай постепенно ускользал сквозь пальцы, и Олиа ничего не мог с этим поделать.

И Лукас, с большой вероятностью уже мертв. Он давно был на грани.

И шрамы до сих пор болят. И таблетки горькие, а Джонни иногда резко отодвигается от него, чтобы не трахнуть на месте. Потому что организм больше не умел правильно вырабатывать гормоны, да и не понимал, зачем он вообще нужен.

— Позаботься об Энди, пожалуйста. — Донесся папин голос как сквозь слой ваты, если бы ее натолкали Олиа в уши.

— Отребье Тая…

— Олиа, — теперь папа вытирал ему глаза, а теплый запах окутывал со всех сторон, — пожалуйста, он маленький испуганный ребенок, он потерял папу, и ему тяжело сейчас.

— Таю-то на него было похер. — Ответил Олиа. Странно, но он постепенно успокаивался. Папу больше не отталкивал от себя, даже когда тот сел совсем рядом, а потом, и вовсе, щека Олиа оказалась у папы, на груди, а спину легко поглаживала теплая, даже через рубашку, ладонь.

— Они редко виделись, но Энди его очень любит. Ты же знаешь детей, Энди сотворил себе образ самого лучшего папы. Помнишь, тех зайцев, с которыми вы маленькие играли? У нас сохранился один, я так и не знаю, твой или Тая. Я его Энди отдал, сказал, что это папы, и что зайца надо хранить. Так он его принес пару дней назад. — Папа тихо посмеялся. — Сбегал к нам домой и принес зайца.

— И полицию. — Пробормотал Олиа. Всхлипнул.

— Его нельзя винить. Я не мог его бросить, и с ним я никуда деться не могу.

Олиа вспоминал один из уроков Питера: «Каждый должен быть сам за себя. Любыми средствами»

Так жили они, так жил папа.

— Я пришел домой, — тихо продолжал рассказывать папа, и гладил, гладил Олиа, усыплял своим голосом, — Питер нажрался, как свинья, орал что-то непонятное про вас, потом сознался, что хотел с тобой сделать, порывался снова к Таю идти. Я его остановить хотел, мы подрались, но, ты же знаешь, какой Питер сильный. А в прихожей нож лежал. Я не хотел, но так получилось.