Она вытянулась поверх простыни, положив ладони у ложбинки живота. Упруго поднимали рубаху груди кормящей женщины.
- Картошки посадила... Скоро молодой накопаем...
- Ну что ты, Вера, говоришь. Ведь меня не будет тут.
Она села.
- Так ты это всерьез? Не чудишь? А как же я жить буду? За что же? Ни отца, ни матери, а теперь мужа не будет!
Горька была эта наивная жалоба.
На рассвете, когда Вера спала, Михаил ушел, навсегда запомнив молочный запах белого тела. Оставил на память зажигалку - это были все его пожитки.
X
Вернувшись из Праги, майор Рэм Солнцев поселился у своей постаревшей мачехи Лели. Вместе поплакали о Юле.
Мачеха ухаживала за Рэмом, как за родным сыном.
- Жаль, вино вышло, - посетовала она. - Разве попросить у соседа.
- У Иванова, что ли? - Синие глаза Рэма отливали мартовским ледком. Да лучше верблюжью мочу, чем его водку...
Товарищи по заводу звали Солнцева в гости, девчонки кокетничали с ним напропалую. У Рэма разбегались глаза, но он, не отдавая ни одной предпочтения, пока что навещал семьи своих товарищей.
Завернув два бутерброда в газету, Рэм отправился к Ясаковым. Низкие нависали тучи, черной стеной вставала тьма, отрезав Волгу. Накрапывал дождь. По темному городу наугад вышел к мосту через Алмазную, едва нашел на пригорке ясаковскую мазанку, застрявшую среди строящихся жилых домов. Затаился за углом. Мимо, шаркая подошвами по кремнистой тропе, проплыла огромная фигура человека, будто воз с сеном. Рэм догадался: Макар Ясаков отправился в ночную смену на металлургический завод.
Еще пышней расцвела и похорошела Марфа. Волосы высокой шишкой на макушке увеличивали рост. В коричневом платье бунтовало сильное тело. Свекровь, мать Вени, Матрена бесцеремонно разглядывала Рэма подслеповатыми глазами.
- Что ты, бабуся Мотря, обнюхиваешь меня? Порохом пахну? Я ист Рэмка Солнцев, твоего родного дитяти Вениамина друг закадычный. Даже Марфу в свое время уступил ему. Помнишь, Марфа, как я форсил перед тобой: грудь горячим утюгом опалил крест-накрест.
- Обозналась, думала, сынок сватьев Крупновых. Да мал и худ ты. Сыны у них ранены. Юрий глаз потерял, а Алексаху в живот треснули.
- Бывает и хуже. Пониже бьют. О Михаиле я уж наслышан.
Рэм, не видавший Веню с 1941 года, рассказывал о его давних подвигах. Простодушная Матрена горестно утирала глаза, Марфа улыбалась, покачивая головой.
- В рукопашной фриц зубы вышиб Вениамину. Понимаете, прикладом стервец как двинет в самые ворота. Больше месяца Веня шипел по-змеиному, пока не вставил стальные. Эх, до зубов ли там?! Ночью оба с Санькой рыли себе могилу в немецком плену, Веня вспоминал жену, мать... Ну, он ведь оторви да брось! Перебил охрану, волок на себе Саньку, герой, одним словом. Бабье заглядывается, аж косоглазием захворали. Сам видел. Пошутил: наше дело солдатское - трепись, пока язык не отымется.
Матрена велела снохе:
- Угощай, чего задумалась. Собери в горенке. Я за огурчиками в погреб слажу. А ты, парень-ухарь, всю правду открой ей, Марфуте-то, открой. Что-то долго не летит домой наш сокол.
Когда Матрена вернулась из погреба, Марфа, уронив голову на стол, плакала, а Рэм стоял перед зеркалом, докуривая сигарету, пепел осыпался на его твердые красные губы.
- С Венькой беда, а? - строго спросила Матрена.
- Все у Вени в порядке, тетка Матрена.
- Чего же ты ревешь, дурочка? Угощай друга своего хозяина. А ты, Рэм, ночуй у нас. Дождь-то страсть как полощет.
Матрена костяшками пальцев толкнула Рэма к столу, напустилась на сноху:
- Бесстыдница, разве мыслимо слабость казать при людях! С гостем веселая будь. Успеешь наплакаться, когда уйдет.
Но Марфа все так же держала голову на своих полных руках. Матрена выпила с Рэмом, ушла в светелку к внуку Ванюшке.
Марфа встала, выпрямилась, застелила гостю на самодельном толстоногом диване.
- Спи смирно.
Убрала закуску и водку со стола, вышла.
По окнам, по крыше стегал дождь. Проснулся Рэм поздно, плохо понимая, где он. На пороге, заслонив широкой спиной весь просвет от косяка, курил Макар Сидорович.
- Проснулся, воин? Айда похмелишься, порасскажешь мне о моем Вениамине Макарыче. Извиняй баб, не могли тебя принять как надо. Да что с них взять, матушка моя вся в саже?! Эй, Матрена, развернись на сто восемьдесят градусов, давай нам рыбки. Марфута, слетай за пивом.
Макар откинулся на стуле, выпятив живот и широкую грудь. Смотрел на гостя с любовью.
Рэм допил водку, доел заливную рыбу, простился с хозяевами. На крылечке Макар сунул в карман танкиста пачку махорки.
- Снимай погоны, заступай на завод. Увидишь, чего теперь делаем.
Вечером Рэм Солнцев говорил с Юрием. Настольная лампа неясно освещала их лица, блестевшую орденами плотную грудь Рэма. Легкий ветерок колыхал занавеску на окне, вплетая парной запах волжской отмели в терпкий дым Рэмовой самокрутки. Лена молча сидела в стороне на деревянном диванчике, подобрав под себя упругие ноги в новых носках. В сумрачном свете блестели ее глаза под светлым облаком волос.
- Юрий Денисович, скольких я недосчитался, вернувшись сюда, - глухо сказал Рэм, клоня свою голову с медно-тяжелым блеском. - Смерть придурок: косит направо и налево. Иногда блюдет ненужных. Я бы не заплакал, если бы вместо Юли и Женьки не повстречался с такими, вроде Иванова.
- Сейчас нужен каждый. Не до перелицовки и перешивки, дорогой Рэм. Заново жить надо.
Лене было весело, что Солнцев, говоря с Юрием, все время чувствует ее, поворачивается к ней островатой, осмугленной скулой.
- Ведь за что я люблю Михаила? Не терпел он гладких, а за товарища жизнь свою не жалел. Верил и верю ему. Я постою за него, - с глухим ожесточением закончил Рэм.
Лене невольно вспомнился почти столетней давности эпизод в берлинском ресторане: за столом сидел молодой человек. Вдруг он увидел, как два прусских офицера грубо подшучивали над незнакомой ему одинокой дамой. Молодой человек, резко встав, дал им пощечины. "Я Фридрих Энгельс, готов с вами драться на чем угодно: на пистолетах, на шпагах!" О предстоящей дуэли узнал из газеты Маркс и советовал своему другу удовлетвориться извинением плохо воспитанных людей. "Дорогой Фред, ведь ты же соавтор Коммунистического манифеста". - "Дорогой Мавр, - ответил ему Фред, - я прежде всего мужчина, а потом уж автор".
