Прищурившись, Хейтель спокойно смотрел, как, взметывая воду, снаряды рвутся то выше, то ниже наводимого саперами понтона. Всплески воды обдавали солдат, раскачивали понтон.
"Взяли в вилку, сейчас накроют", - подумал Хейтель, поддавшись чисто профессиональному интересу, забыв на минуту о том, что это их берут в вилку.
Действительно, два снаряда один за другим взорвались на понтоне, в самом центре работающих саперов. В воздух взлетело вместе с водой что-то черное, очевидно, клочья резинового понтона. Не стало ни саперов, ни понтона. По реке плыли бревна, а среди них колыхались тела солдат, за минуту до этого энергично работавших; теперь же они с безразличием мертвых плыли кто вниз лицом, кто на боку.
"Взяли в вилку и через пять минут накрыли", - подумал Хейтель и только теперь заметил стоявшего перед ним навытяжку, забрызганного грязью, полного инженер-полковника, немо шевелившего губами.
- Откуда тут русские? - недовольно сказал Хейтель, сдувая пушинки одуванчика со своей облитой перчаткой руки. - Гудериан громит неприятеля значительно восточное реки.
- Господин фельдмаршал, это русские добровольцы-смертники в лесу засели. Армия наступает стремительно, а таких смертников много остается в тылу, - быстро говорил инженер-полковник, указывая на лесок, откуда стреляла по мосту зенитная пушка.
- Они ждут смерти? Превосходно! Уничтожьте их, - сказал Хейтель.
Пока солдаты, стреляя из автоматов и кидая гранаты, подавляли пушку в лесу, а саперы наводили понтоны, по обоим берегам реки скопилось много машин. На западном - стояли танки, грузовики с боеприпасами и войсками, бензовозы, мотоциклы; на восточном - санитарные машины с ранеными, хозяйственные машины с зерном, с домашней живой птицей. Пониже моста несколько кавалеристов теснили большой табун коров, норовя перегнать их вброд.
Из гула множества моторов, из рева коров, гагаканья гусей, просовывавших головы сквозь решетки, из непрестанной ругани стремящихся проехать в первую очередь прорывались резкие сигналы санитарных машин.
Машина Хейтеля прошла первой на восточный берег. Вернее, ее вместе с фельдмаршалом и его охранниками перенесли на руках солдаты. Начальник переправы, инженер-полковник, хотел тотчас же пропустить санитаров, но в это время командир головного полка дивизии СС "Дойчланд" ворвался со своей машиной на мост и заорал на шофера санитарного автобуса:
- Куда? Царапины получили? Домой? Черта с два! Вперед! - скомандовал он своим солдатам, грубо оттолкнув локтем седого врача.
Хейтель приказал охраннику позвать полковника и врача. Выпивший полковник с погонами, нашитыми прямо на рубаху, с засученными выше локтей рукавами, сбивая стеком головки цветов, подходил к фельдмаршальской машине и все сильнее кричал на седого врача, опасливо шедшего за ним.
- Вы кто? - кричал. - Солдаты фюрера или чувствительные барышни? Поцарапали вас русские девки, когда вы лезли к ним за пазуху?
- Не смейте оскорблять раненых.
- Ладно, ладно. Зачем везти их в Германию? Не видали их там! Разбивайте лазареты в лесу. Куриный бульон вам нужен! У русских кур много, ловите!
Услыхав последние слова, Хейтель подумал, что этот красный от вина и боевого азарта полковник прав: незачем наводнять Германию ранеными. Обходя взглядом доктора, он спросил у полковника о направлении движения полка и отпустил его.
Отъезжая, услыхал гневные слова доктора, обращенные к полковнику:
- Да поймите же вы, черт возьми: черви...
Когда машина проезжала мимо санитарного обоза, Хейтель услышал стоны, ругань, смех, несвязные выкрики бредивших, увидел забинтовалные головы, лица, руки, засохшую кровь. Все это вместе с неприятными запахами лекарств и гниения омрачило Хейтеля, напомнило ему, как его ранили ниже паха в Вогезах в 1915 году и как он, страдая больше нравственно, чем физически, боялся, останется ли он мужчиной. Да, на войне всякое может случиться. Хейтель поморщился, мельком скользнул взглядом по усталому лицу шофера.
II
Чем ближе подъезжал фельдмаршал к месту танкового сражения, тем неприятнее действовал на него угрожающий вой стальных орудийных глоток, сотрясающие землю разрывы снарядов и бомб. Чем чаще попадались изуродованные и обгорелые трупы людей и животных, раненые и умирающие, чей противный животный крик и стон хватал за сердце, тем все меньше и меньше ощущался порядок в движении войск, тем резче выступало досадное, раздражающее несоответствие между генеральскими представлениями о войне и самой войной.
Одним из многих непонятных явлений этой войны оказались партизаны. В версте от города они за десять минут до приезда Хейтеля среди бела дня забросали гранатами машину начальника штаба воздушной десантной дивизии. Хейтель хорошо знал этого храброго генерала, совершившего прыжок на парашюте в Норвегии вместе с первым отрядом десантников.
Теперь генерал лежал близ дороги под кустом, прикрытый плащом от лица до ног. Дежуривший при нем санитар с поспешной услужливостью, будто желая доставить Хейтелю удовольствие, приподнял плащ с изуродованной головы убитого.
Но Хейтель лишь мельком взглянул на что-то красное и брезгливо отвернулся.
За перелеском открылся в дыму и огне небольшой городок. Ветер обдал лицо жаром, пеплом и дымом. Шофер ловко обогнул горящий дом на углу улицы, вывернул машину на площадь. И тут из-за дыма (горела ситцевая фабрика) фельдмаршал увидел висевшие на фабричных воротах две человеческие фигуры: мужчину и женщину.
Из окна двухэтажного здания, вероятно школы, солдаты выбросили на мостовую глобус, и он покатился впереди машины. Машина настигла его, отшвырнула колесом, потом снова догнала, и он глухо лопнул под шинами.
На восточной окраине городка в кирпичном складском помещении находился штаб командующего танковой группой генерала Гудериана. Спускаясь по каменным ступенькам в подвал, Хейтель встретил высокого сутуловатого человека, на ходу надевавшего танкистский шлем. Это и был Гейнц Гудериан, выдающийся теоретик и практик войны, человек, у которого слово не расходилось с делом, суровый солдат, не покидавший боевой машины с первого дня войны.
