Мамин тёплый взгляд словно говорил мне о том, что она играет для меня свою роль, но не разыгрывает спектакль – ведь мы обе знаем, как всё на самом деле. Точнее, придумали себе смысл и поверили в него. Игра начинается в ту роковую секунду, в которую все игроки принимают её правила. Она отличалась от прозаичной жизни, в которую всё равно всегда возвращаешься, когда чувства отыграли свой блюз печалью осени. А раз возвращение следует, как продолжение малобюджетной многосерийной мелодрамы, то в окно возможностей надо прыгать, как только оно открылось. Такой вот выбор без выбора.

Взять любовь можно. Она всегда в нас и между нами. Это нечто, просочившееся сквозь время вопреки здравому смыслу. Взглядом мама пригласила меня к креслу. Я покорилась, принимая правила игры, бросая кубик нежности на игровое поле дрожащей рукой.

Если бы я рисовала мир, то счастлив был бы каждый. Сегодня я могу нарисовать только сердечко. Такое, какое пятилетний ребёнок рисует на салфетке маминой помадой. Красное, неровное, внутри пустое. Я не умею рисовать и не хочу учиться. Ну что ж. Делюсь тем, что есть, на другое, увы, не способна.

Мама готова дать мне своё время, своё внимание, всю себя. И приглашает меня сделать то же самое и признаться себе, что я хочу именно этого.

Искренность… Это очень много. Это принятие и себя, и другого, это готовность быть, а не казаться. Это полная беззащитность на том поле, на которое выходишь без оружия и без щита, не захватив их даже на всякий случай. Я наслаждалась и нашей игрой, и отражением своего отражения, и своим восхищённым взглядом.

На многие вопросы я так и не смогу ответить. Но это и неважно. Фильм, в котором все смеются, а Саша плачет, больше мне непонятен. Там больше нет меня. Я у мамы.

Не всегда удаётся повлиять на обстоятельства. Декорации, как фон, подсвечивают, что именно до сих пор мной не понято, не прожито, не принято, не скорректировано. Бесполезно пытаться менять внешнее. Оно всего лишь отражает мои же внутренние процессы. И если я живу не одна в пустыне, то не только мои! От меня зависит моё состояние и отношение к происходящему. Стало быть, достаточно себя выбрать. Каждый раз заново.

– Отдавай деньги! Мы-то считать умеем. Тут было сорок восемь, а стало двадцать!

Третий этаж, скользкий потёртый линолеум в чёрных полосочках от подошв обуви, голоса одноклассников. Всё смешивается с приходом перемены, о начале которой кричит долгожданный звонок. Мы бежим сломя голову, восторгаясь окончанию урока, навстречу новым сорока минутам безмолвного повиновения.

– Что смотришь? Верни чужое по-хорошему. Подругой ещё называлась! Гадина!

Я не видела, кто это прокричал. Лишь слышала и чувствовала ту боль, которая поднималась в душе человека, в сторону которого были направлены бурные потоки.

Боль нельзя описать. У каждого она своя. У кого-то – чёрная склизкая неоднородная масса в груди начинает увеличиваться в размерах и поглощать всё то доброе и светлое, что цвело и пахло. У кого-то – белые тонкие липкие нити паутины притягивают живот к позвоночнику, проникают в лёгкие, отбирая воздух. У кого-то – горячая пульсирующая жидкость, уничтожающая всё, что ты так любил и берёг в себе.

Я кручу головой из стороны в сторону, пытаясь понять, что же происходит совсем рядом.

Один? Один! Один… Совсем один. Как много ребят вокруг! У каждого из них по две руки, но есть кто-то, кому не протянут даже мизинец помощи. Тот самый, который помог бы ему идти легче, думать быстрее.

Одна из девочек, лицо которой было обезображено отчаянием и безысходностью, схватила рюкзак и побежала по лестнице вниз. «В туалет…» – подумала я и пошла следом за одноклассницей, оглядываясь по сторонам в страхе быть замеченной.

Чего я боялась? Стать сообщницей той, которую обвиняют и у которой в эту самую секунду нет никого, кроме себя самой. Натягивая маску равнодушия, я неспешно двигалась в то место, которое на протяжении одиннадцати лет обучения в школе становится прибежищем виноватых, униженных и отверженных.

Лишь бы не ушла домой! Лишь бы дождалась!

Я не ошиблась. Алиса сидела на подоконнике, сжав кисть правой руки в кулак, и смотрела вдаль, как смотрит котёнок на своего хозяина в последний раз, перед тем как быть оставленным на помойке. Так выглядит человек, который почувствовал себя никому ненужным. Дело не в том, что думают о нём другие. Просто потерял себя в целом мире, которого почему-то стало мало. Отрешённый взгляд вдаль, потухшие глаза, опущенные плечи выдают это. Бледное лицо и нос, полный соплей, лишь подчёркивают нарастающую пустоту.

– Почему они так со мной? – спросила Алиса, не глядя на меня.

– Но ты же взяла чужое, – ответила ей я.

– Я не брала, – уверенно отпиралась моя собеседница.

Как не брала? К то-то из ребят видел, как Алиса после физкультуры рылась в чужих вещах, и оповестил всех.

– Обидно, что лучшие друзья мне не верят, понимаешь? – всхлипнула Алиса.

Понимаю! И неважно, что ты сделал. Хочется, чтобы приняли таким, какой уж есть.

Я знаю, что Алиса взяла чьи-то деньги, но просто не могу позволить ей разочароваться в людях. «Успокойся, я сейчас рядом. И это мой выбор – поддерживать тебя».

Я посмотрела в её глаза. Там не было слёз. Там хуже – там глубоко. Там безысходность. Ощущение, что сейчас утонешь и всё вот-вот должно закончиться, но почему-то «вот-вот» никак не наступает.

А где-то там, за пределами нашего малюсенького мира с тремя раковинами и пятью унитазами, идёт урок математики. Наших одноклассников учат повелевать цифрами.

А здесь сидит Алиса на широком подоконнике и смотрит глазами-озёрами вдаль. Я стою рядом и молчу, боясь вторгнуться в пустоту, которая безмятежно присутствует в отсутствии смысла. Нас объединяет ожидание. Ожидание конца, которым начинается начало.

Сегодня этим началом буду я. Каждый имеет право быть услышанным. Ведь человека характеризует не количество допущенных ошибок, а то, как он их исправляет. Каждому надо дать шанс на исправление. Разве не так должен проходить урок, кульминацией которого станет вывод о себе, получившем новое знание и трансформировавшем его в навык? Даже если вместо уютного кабинета ты учишься на подоконнике туалета.

И знаете, это был непростой урок. Я бы даже сказала – высшая математика. Когда не надо ничего высчитывать и делать проверку. Ты просто понимаешь, что ответ есть. Его не может не быть, но тебе всё равно, каким он будет, потому что важен сам пример. Пример на сложение двух душ, так нужных другу именно здесь, именно в эти минуты.

– Я бабушку на той неделе видела на лавочке, – сказала мне одноклассница. – В лохмотьях, худенькую. Так помочь ей захотелось!

– Помогла? – спросила я, поддерживая разговор.

– Не успела. Пару дней она была там, даже спала на этой лавке. Думала, в приют какой позвонить для бездомных людей. Только нашла телефон – а бабушки и нет уже.

– Может, кто другой помог? – решила подбодрить я сверстницу, разделившую чужую беду.

– Думаю, умерла она. Глазами такими печальными меня вчера проводила. Будто помощи просила безмолвием. А я…

– А что ты могла? – я еле сдерживала слёзы.

Был человек – и нет его. А лавка и равнодушные прохожие остались. И чужие отчаявшиеся глаза, которым ты мог помочь, но уже не можешь.

– Могла, но не успела. Не зря говорят: бойтесь равнодушных, – одноклассница вздохнула. – Человек, может, всю жизнь именно моего душевного тепла и ждал.

Не всё зависит от нас. Но очень на многое каждый из нас способен повлиять. Мы не узнаем, что случилось с той женщиной. Может, это только фантазии одноклассницы, и в помощи никто и не нуждался. Может, бабушке был необходим именно тот опыт, который она и приобрела. А может, эта история случилась для меня. Для того, чтобы больше никогда я не оставалась смиренным наблюдателем.