Если бы женщины помнили свою боль при родах, то вряд ли согласились бы повторить этот опыт снова. Социальным и сетевым работникам приходится «очищать» свою память, чтобы не хранить в ней имена и лица людей, помнить о которых им больше нет необходимости, а солдаты никогда не вернулись бы на передовую если бы не умели подавлять свои воспоминания об ужасах войны. Старики хранят несколько приукрашенные воспоминания о своих подвигах, забывая при этом то, что помнить не стоит. Мы подменяем реальные воспоминания тем, что создало наше воображение. То, что мы якобы вспоминаем под гипнозом или в ходе психотерапии, вполне может быть вымыслом или искажением. Но подобные воспоминания могут в том числе обладать и большой целительной силой.

Мы вполне способны смириться с нестабильностью и непредсказуемостью наших личных воспоминаний, однако при попытке как-то зафиксировать их получается то, что называется социальной памятью: общепринятая версия прошедших событий, в которых никто из нас не имел возможности участвовать. Но и здесь не обойтись без личной заинтересованности и желания приукрасить. Пропаганда возводит вымысел на пьедестал – создает на его основе учебники, размещает его на рекламных плакатах и вплетает в ритуалы и традиции. Таким образом, социальная память также не может гарантировать достоверность исторических и культурных фактов. Если бы психологи нашли способ каким-то образом определять наличие синдрома ложной памяти у людей, историки смогли бы использовать это при оценке правдивости событий на уровне народов и эпох.

Слуги правосудия, возможно, захотят возразить. Сходство памяти и воображения ставит под сомнение ценность признаний и показаний. В суде не должно быть места вымыслу – только реальным фактам. Однако свидетельские показания редко бывают четкими и однозначными. Приведу пример одной вымышленной истории, которая звучит вполне правдоподобно. В 1922 г. Рюноскэ Акутагава написал короткий рассказ «В чаще», вдохновивший в дальнейшем Акиру Куросаву на создание гениальной киноработы «Расемон». Сюжет: свидетели убийства дают противоречивые показания, а шаман выслушивает признание духа убитого. Но у читателей и зрителей остается ощущение недосказанности. Все показания выглядят неубедительно и ненадежно. «Ты была вся в золоте», – поет стареющий любовник в мюзикле «Жижи». Девушка поправляет его: «Я была одета в голубое». – «О да, – отвечает он, – я отлично это помню». Мы все запоминаем события одинаково плохо.

Относительно неразвитая память способствует развитию воображения. Каждое ложное воспоминание есть вклад в создание новой реальности и нового будущего.

Искаженные воспоминания способствуют развитию воображения, но не являются его единственным источником. Для этого требуется то, что Роберт Арп, специалист в области биомедицины, назвал «сценарием визуализации». Этот сценарий лежит в основе практического воображения. Арп связывает его развитие с психологической адаптацией наших далеких предков из семейства гомининов, происходившей в процессе изготовления сложных орудий труда, таких как, например, охотничье копье. До определенного момента никому в голову не приходило превратить палку в метательное копье и в дальнейшем усовершенствовать его, прикрепив острый наконечник.

Сравнение с животными в этом контексте было бы не совсем корректным: животные тоже способны использовать палки разными способами. Шимпанзе могут с помощью палки дотягиваться до различных объектов, вытаскивать их, скажем, из воды, или сбивать с веток орехи. Также обезьяны могут использовать палки для устрашения сородичей в борьбе за территорию или самку. То, что шимпанзе не могут вообразить палку в роли копья, говорит лишь об их ограниченной физической способности бросать что-либо на дальние расстояния. Нечеловекообразные обезьяны, не умеющие метать предметы, находят иное практическое применение палкам, и это тоже воплощение определенного «сценария визуализации». Многие животные используют воображение для достижения цели. Когда крыса ищет выход из лабиринта, разумно предположить, что она осознает то, что делает. Когда путем проб и ошибок моя собака разрабатывала свой гениальный (но, к сожалению, провалившийся) план по поимке белки, она, по-видимому, имела определенные представления и ожидания на этот счет.

Собаки могут видеть сны, кошки тоже. Бывает, они дергаются и перебирают лапами во сне, рычат или поскуливают. Их веки подергиваются, а глазные яблоки вращаются, как это бывает у людей в быстрой фазе сна. Животным может сниться игра, погоня или пища. Это не значит, что в состоянии бодрствования они умеют фантазировать так же, как это делают люди. Сон – особое состояние сознания со своими законами и правилами, и лишь во время него животные могут переживать нечто похожее на работу воображения.

Этот факт может несколько прояснить нам, как, зачем и при каких условиях у наших предков появилась такая способность, как воображение. Моя собака охотится, как это делали и древние собаки, и первобытные люди. Эксперт по эволюционной психологии животных (представим себе такого специалиста) выявил бы, что все собаки, даже комнатных пород, происходят от хищников: они любят потрошить игрушки; играют, как бы нападая; раздирают коврик, как будто под ним в норе прячется лиса или кролик. Я не хочу использовать понятие «Man the Hunter»[3], ведь такая формулировка может не понравиться феминисткам (хотя лично для меня слово «man» в данном случае лишено гендерной окраски). Поскольку охота – это всего лишь один из способов добывания пищи, можно, например, применить понятие «Human Forager»[4]. Те виды живых существ, которые были одновременно и охотниками, и добычей, так или иначе развивали свои способности к воображению, ведь в обоих случаях им требовалось умение прогнозировать и действовать на опережение.

Если воображение – это способность видеть то, чего пока не существует в действительности, а память помогает представить события, которые были какое-то время назад, то предвосхищение включает в себя и первое, и второе: это возможность представлять то, чего пока нет, но что может случиться, предвидение опасностей или предполагаемых трудностей. Если соединить плохую память и умение предугадывать события, в итоге мы получим воображение.

Предвосхищение можно считать продуктом эволюции, оно заложено в генах и предназначено для обеспечения выживания вида. Открытие так называемых зеркальных нейронов (нейронов головного мозга, которые активизируются как при выполнении определенного действия, так и при наблюдении за тем, как его выполняют другие) позволило понять суть механизмов эмпатии и подражания. Действие этих нейронов изучали на примере подражательного поведения макак. В 2005 г. были проведены эксперименты, в ходе которых одной группе обезьян показывали лишь предположительное намерение человека захватить еду, а другая группа наблюдала уже всю сцену целиком. Результаты в обеих группах были идентичны, обезьяны вели себя одинаково.

Развитие культуры совершенствует способность к предвосхищению, но только если в процессе эволюции для этого были созданы определенные условия. Это касается и хищников, и добычи – возможность прогнозировать действия второй стороны важна и для тех, и для других.

У людей эта способность развита больше, чем у других видов, но мы и нуждаемся в ней сильнее, – ведь у нас не так много дополнительных механизмов защиты. Человеку сложно убегать от хищников, догонять добычу и соперничать за еду. Мы плохо лазаем по деревьям, что ограничивает доступ к пище и лишает возможности построить себе надежное убежище. У нас не такое острое зрение, нюх и слух, как, скажем, у представителей семейства собачьих и кошачьих. Природа не дала нам когтей и клыков. Но нашим предкам все же приходилось охотиться, поскольку растительная пища не могла полностью удовлетворить их потребности в питательных веществах. Сначала первобытные люди подбирали падаль или останки убитых другими хищниками животных, но постепенно сами научились охотиться и добывать себе мясо.