И вновь свет мгновенно погас. Гробовую тишину поселка нарушал лишь далекий сонный лай собак да крики последних электричек.

Она не помнила, сколько простояла у окна, дрожа и ничего не соображая. Наконец, короткими перебежками добралась до кровати и, едва коснувшись головой подушки, забылась глубоким как смерть сном.

Проснулась поздно, за окном был серый и туманный, но все же день, в свете которого потонули ночные страхи.

Она раздвинула шторы решительным движением руки. Выглянула в окно. Вчерашняя картинка не поменялась. Почти. За исключением того, что на половине яблони, примыкающей к «нехорошему дому», не было ни одного яблока.

С первого сентября первого класса и до окончания школы Роман и Соня сидели за одной партой.

До семи лет он рос у бабушки в Подмосковье, а в школу пошел уже в Москве, переехав к матери, не молодой уже, часто болеющей женщине.

Она работала машинисткой в Моссовете, поэтому лечилась в хорошей ведомственной клинике, где Рома навещал ее каждый день, даже обедал там, деля с мамой больничное «первое – второе – компот».

Строгие доктора в белоснежных халатах казались ему сверхчеловеками, посвященными в некую великую тайну жрецами, хранителям сакральных знаний, от которых зависели как сиюминутные состояния, так и жизни в целом.

Видя подобострастное отношение к ним пациентов, безоговорочную подчиненность медсестер и санитарок, слыша их замысловатый, особенный, понятный только им, язык, он уже тогда решил стать врачом.

Отца он вообще не знал (объяснения матери про «авиакатастрофу, в которой никто не выжил» закрыли эту тему с самого начала). А мама была слабой и в силу болезненности по-детски незащищенной. Он рано понял, что надеяться может лишь на самого себя.

Его вечно кто-нибудь подкармливал: дома – соседка по коммуналке, в школе – Соня.

Но вот выглядел он всегда безупречно! В Моссовете часто устраивали закрытые распродажи, и мама всегда доставала ему то джинсы, то импортные ботинки, то какие-то особенные тонкой шерсти свитера… А, поскольку без вести пропавший красавец-отец наградил его ростом, фигурой и улыбкой кинематографического героя-любовника, все до одной девочки в школе влюблялись в него с первого взгляда. Увы, безответно. Сердце и мысли Романа были заняты одной Соней Бариновой и прихотливыми завитками ее перламутровых волос на розовой шейке.

С первого класса он носил ее портфель и таскался за ней всюду, как привязанный.

Они вместе записались в шахматный кружок, потом в астрономический, потом были лыжи, стрельба (Сонин папа чрезвычайно гордился их успехами в биатлоне), фехтование… Дошло даже до бальных танцев!

Отец Сонечки, Николай Васильевич, занимал пост замминистра здравоохранения.

Жили они в огромной квартире на Кутузовском, пользуясь всеми привилегиями, предоставляемыми советскому чиновнику высокого ранга. Была персональная «Волга» с веселым водителем Лешей, госдача в Жуковке (пять рублей тридцать копеек в месяц), закрытый продуктовый распределитель (брауншвейгская сырокопченая, чай цейлонский, икра осетровая, шоколад швейцарский), талоны в ГУМ – а там… афганские дубленки, австрийские сапоги, французские духи, итальянские костюмы… то, чего среднестатистический советский гражданин не видел на прилавках никогда или, разве что, единожды в жизни, и этот факт, обрастая подробностями, становился легендой и передавался следующим поколениям из уст в уста.

В доме Сонечки Романа привечали. Николай Васильевич нашел в его лице неплохого партнера по шахматам, а Сонина мама, особым женским чутьем уловив в симпатичном мальчике неплохую матримониальную перспективу для дочери, усердно и не без расчета кормила деликатесами – «приучала к месту».

Всякий раз, входя в прохладный и просторный холл подъезда с зеркалами на стенах, Роман испытывал головокружительное удовольствие. Он вальяжно кивал лифтерше и, поднявшись на пятый этаж, уверенно шагал к двери, за которой его непременно ждали радушие и снедь.

А еще… это были запахи! В девятиэтажной панельке, куда их с мамой переселили из барака с Поклонки, всегда пахло мусоропроводом, кошками и подгоревшим молоком. Это был запах тоски. Он запомнил его на всю жизнь, поклявшись себе сделать все, чтобы никогда («слышишь, никогда!») во взрослой жизни не оказаться жильцом такого вот д-о-м-а.

В доме Бариновых пахло особенно. Лавандой, ванилью, свежестью. Это был аромат успеха. Здесь он мгновенно забывал о собственном неказистом быте, соседях-алкашах и вечно уставшей маме.

Он даже не понимал, к кому он привязан больше – к Соне или к ее родителям. Он обожал их интегрально. В комплекте.

В десятом классе Роман окончательно определился с дальнейшей учебой – только Первый мед, лечебный факультет, ординатура по кардиохирургии. Николай Васильевич обеспечит место в 4-м Главке, в ЦКБ. А там и диссертация, потом докторская. «Профессор Ненашев» – звучит неплохо! Будущее рисовалось карьерно-взлетным и материально-обеспеченным.

Он легко поступил, вдохновенно и с интересом учился; специализация по хирургии, ординатура в Кремлевке. Соня к тому времени закончила Плехановский. О свадьбе еще не говорили, но она как-то всеми подразумевалась.

Все рухнуло в одночасье. В 91-м Николая Васильевича сняли с должности. Стресс. Инфаркт. Инсульт. Инвалидность.

В прекрасном уютном доме будто вывернули лампочки. На все легла печать неустроенности и неуверенности в завтрашнем дне. Все Бариновы стали как-будто ниже ростом. И хотя оставались многочисленные связи, огромная квартира, госдача, машина с веселым Лешей, было ясно, что это крах. Отсутствовало главное – власть. Как говорится, сик трансит глория мунди.

«Siс transit Gloria mundi»[2], – повторял про себя Роман, оставшись без поддержки теперь уже бывшего замминистра. Но, в общем-то, он не сильно горевал. Его вполне устраивало то, что имелось. Особенно на фоне стремительного обнищания народонаселения в те лихие годы. К тому же рядом была любимая девушка, без которой он себя даже не мыслил.

А вот для Сони случившееся стало катастрофой.

К тому времени она расцвела. Из угловатой белобрысой пухлой девчонки превратилась в пышную блондинку без комплексов, с точеным носиком и высокой грудью, знающую себе цену, уверенную, что сможет добиться, чего захочет, и никто ей в этом не помешает! Никто и ничто!

И как же не хватало ей именно теперь прежней статусности отца! Ребенком она не думала, не замечала, насколько легко и просто решались все проблемы – одним звонком, а иногда – одним взглядом облеченного полномочиями папочки. И именно теперь, когда эти номенклатурные возможности могли сработать для неё сверхзвуковым социальным лифтом, они испарились! Папа стал абсолютно беспомощным. Бес-по-лез-ным.

Избалованная былым всемогуществом родителя, Соня запаниковала. Отношения с Ромкой сулили беспросветно-ординарную, среднестатистическую семью с трендом на элементарное выживание. С этим смириться она не могла, о чем и сообщила Роману жестко и решительно.

Известно, что смена эпох и режимов в России была веселым и раздольным временем для предприимчивых людей. Ах, ваучеры! Сколько баснословных состояний было сделано на них оборотистыми ребятами с воображением!

Ваучеризация всей страны, то есть раздача фабрик рабочим через обретение ими прав собственности на квадратный сантиметр родного завода, зафиксированных на бумажке, привела к оседанию этих бумажек (то есть прав собственности) в чьих-то одних, вовремя подставленных руках.

Выпускник операторского факультета ВГИКа, Виктор Шульгин, снимая за гроши рекламные ролики для завода спецоборудования в одном из подмосковных городков, шутками-прибаутками подружился с руководством этого предприятия.

Как и когда пришла ему в голову блестящая идея скупить у работников завода все ваучеры-акции – неизвестно, да и неважно. Но через три года после «роликов» он становится крупным бизнесменом, скупая все, что «плохо лежит». Плохо тогда лежали заводы, хлебокомбинаты, шагающие экскаваторы и телевизионные каналы.