Вот как-то так, рассматривая педагога издали могло бы показаться любому случайному зеваке и он – этот случайный не ошибся бы.
Валентин Ефремович действительно шагал по тихой улице и размышлял:
– Вот, что же за гадкий день?.. Какая чертовщина?
Валентин Ефремович зло сплюнул себе под ноги, угораздил прямо на ботинок и раздосадовано подытожил: – Совершенно гадкий день. Хуже не могло и быть.
– Эй, Миловидов!
Чей-то звучный окрик встряхнул и без того встревоженную нервную систему педагога. Вздрогнув всем организмом, Миловидов запнулся о бордюр и балансируя взмахнул руками – изобразил некое подобие гимнастической фигуры, именуемой в физкультуре «ласточка». И от такого взбрыкивания шляпа слетела с его головы, осенний порывистый ветерок славно подхватил её и погнал вдоль по улице, аккурат по направлению к кафе. Докатил до входа в оное и плюхнул в лужу. Теперь педагогу уже просто захотелось рыдать.
– Валентин Ефремович!.. Уважаемый дружище!
– Ну что ещё вам от меня бы надо? – воскликнул Миловидов, выкрикнул прямо в белый свет.
Лишь после он оглянулся и приметил, что по дороге к нему спешит его приятель, участковый врач Войтович.
Марк Моисеевич Войтович, мужчина плотный, не старый, на вид серьёзный, был по существу у Миловидова единственным приятелем, а также, как наивно считалось среди местных обывателей, единственным евреем в Бородце. Валентина Ефремовича он знал очень давно. Порой ему казалось, что просто с детства, и было между ними некое взаимопониманье и, пожалуй, дружба, хотя признаться, по вине ещё довольно-таки крепкого здоровья педагога встречались они редко.
Олицетворяя собой сплошное медицинское милосердие Войтович быстрыми шажками приблизился к Миловидову и начал дружескую беседу с традиционного своей профессии вопроса:
– На что вы жалуетесь, Валентин Ефремович?
Миловидов в свою очередь пытался уклониться:
– С чего вы это взяли, что я жалуюсь?
– Да как же, дорогой мой? – всплеснул руками врач Войтович. – У вас же, извините, вид такой, как будто, извините, вы с цепи сорвались. Нам, участковым докторам, – Войтович пальцем указал на поликлинику, – такое дело видать издалека.
Набрав полную грудь ноябрьского воздуха Валентин Ефремович уже надумал возразить, но выдохнув непроизвольно согласился:
– Вы абсолютно правы, Марк. Вот что-то я сегодня испытываю некую нервозность и, знаете ли, как-то даже взвинчиваюсь.
Педагог призадумался, поднял вверх руку и замысловато покрутил скрюченными пальцами, словно бы вгоняя отвёрткой крепёжный шуруп в кусок фанеры.
– Вот, как-то так. Вот, как-то так…
– Это, дружище, очень скверно, тревожный звоночек, – озадачился Войтович и рассудил: – Не помешало бы…
Миловидов перебил:
– Наверное, погода влияет?.. Бури всякие, магнитные… давление?..
– Совершенно не при чём, – решительно ответил Марк Моисеевич. – Какие к чёрту бури? У вас, милейший, переутомление, психоз. Видать такое дело прямо по лицу. Цвет кожи серый, веки вздулись.
– Вы так считаете?
– Несомненно, – отрезал собеседник. – Я же врач. И, кстати, не какой-нибудь хухры-мухры, а участковый!.. Я сразу вижу все симптомы и точно знаю, чем и как лечить.
К этому моменту Валентин Ефремович уже выловил свою шляпу из лужи и машинально стряхивая грязь бросил мимолётный взгляд на вход в кафе. Взгляд его зацепился.
– А может всё-таки, лекарство посоветуете? – затронул Миловидов последнюю надежду отвертеться.
– Непременно! – убедил Войтович и одёрнул Миловидова под локоть.
Буквально через несколько минут облюбовав довольно шаткий столик в тихом уголке кафе, они усердно изгоняли из Миловидова болезни, терапевтируя «Столичной».
– А мне на днях брат вызов из Германии прислал, – обмолвился Войтович, разглядывая отвратительный интерьер питейного заведения. – Настаивает, понимаешь ли, чтоб я в Берлин переехал и на совсем. Специалист там нужен по продаже аспирина. Деньги серьёзные сулят…
– Да-да, конечно, – охотно кивнул педагог, ответил: – Я же ей довольно вежливо… Вот прямо очень деликатно, дескать, пожалуйте вы к своей парадной… или на помойку. Зачем же гадить под моим окном?.. Весь газон забрызгали. Уже воняет!
Педагог припомнил утреннюю ссору с бабкой, кошек, кашу… И поморщился.
– И что она к вам?.. – сосредоточился на собеседнике Войтович, о Берлине разговор пока оставил.
– Сами, говорит… чешите вы отсюда на помойку, – пожаловался Миловидов. – И обзываться начала всякими обидными словами.
– А это у неё совершенное переутомление, – диагностировал Войтович и растряхнул оставшуюся водку из бутылки по стаканам. – Полнейшее, назвал бы я. Сплошной психоз!
– Вот так и правильно, – обрадовался Миловидов. – Я же ей об этом, Марк, через окно и прямо так и сказал.
Педагог придвинулся поближе к Войтовичу и заговорщицки поведал:
– Вы, говорю, Анна Гавриловна, переутомлённая и психическая… Старая дура!..
Глубоким вечером изрядно выпивший, а если быть точнее «вдрыбадан», Миловидов с трудом преодолев восемь ненавистных ступенек в парадной наконец-то вполз в свою холостяцкую квартиру.
Глава 3.
Наступило дождливое, промозглое утро следующего дня. Для большинства бородчан – ничего особенного. Так и как бы, утро… и утро. Однако педагогу Миловидову это утро показалось если и не сущим адом, то, по крайней мере седьмой казнью египетской. Дело обстояло в том, что Валентин Ефремович, в общем-то, вёл трезвый образ жизни, слабоват был организмом против крепких спиртных напитков. Обычно Валентин Ефремович от выпивки воздерживался, старался не усугублять. Ну пару рюмочек и всё. Но вот же в компании Войтовича наш педагог контроль над собой утратил, изрядно перебрал и этим утром, что естественно, испытал всю скверность алкогольного перенасыщенья, что в народе называется попросту похмельем. Ужасным образом раскалывалась у педагога голова, внутри пылал пожар, слабило брюхо… А, во рту…
Да, словно ночевала там вся стая бабкиных котов. Причём вместе с кастрюльками.
– Ну надо же было мне вот так нажраться? – тяжко стонал и чуть не плакал Валентин Ефремович, таращась припухшими глазами на циферблат будильника. Стрелки часов указывали полдевятого.
– Опаздываю на занятия, – ужаснулся педагог, болезненно встряхнул головой и выкарабкался из постели.
Традиционно исполнять что-нибудь басом ему совершенно не хотелось. Он и не стал, сам себе оправдался, дескать, теперь разбит и не в голосе.
В тягучей полудрёме Миловидов проковылял в уборную, а уже оттуда в кухню. Достал из холодильника пару яиц, треснул их в сковороду. Затем он заварил себе крепчайший, как он считал лечебный с бадунища кофе от которого в последствие его смутило окончательно. Пора пришла звонить в больницу.
Однако в мутном сознанье Миловидова звонок в больницу означал приезд врача, а тот чудесным образом воплощался в Марка Моисеевича. Воспоминания о старом друге молниеносно исполняли душу педагога сильнейшим возмущением и даже гневом.
– Чёрт меня дёрнул! – сокрушался Миловидов. – Поддался уговорам и не устоял. Припёрся с этим шарлатаном в кафе.
А дальше педагог характеризовал Войтовича последними словами и периодически утираясь влажным полотенцем надрывно блевал в унитаз.
В конечном счёте Миловидов всё же выжил и даже несколько повеселел. Но как он ни старался – бежал трусцой и рассудительно переходил на быстрый шаг… но на занятья в училище серьёзно опоздал.
Чтоб не попасться руководству на глаза он крался в мрачных коридорах проф-училища подобно храброму разведчику – тихонько и на цыпочках. И оставалось-то ему всего чуть-чуть. Ещё один-два шага, и он исчезнет за заветной дверью…
– Ого! – недоумённо повела бровями зам-директорша училища по воспитательной работе Эльвира Вольфовна Колодец. Она не караулила нарочно Миловидова. О, нет. Просто наткнулась на него и совершенно случайно.
