Облизывая мордочки своими розовыми язычками мурки заглядывали Миловидову в глаза, как будто спрашивая у него:

«Что гад и ты такого хочешь?»

К тому же этакое кошачье пиршество имело скверный главный план – не весь прикрытый старым драповым пальто чей-то, сразу было и не понять, зад. Бабуля, скрючившись почти наполовину кидала в баночки добавок.

– Какой кошмар! – брезгливо содрогнулся Миловидов и неуклюже повертевшись у окна, признал кошачью благодетельницу.

Анна Гавриловна Белик, по сути, безобидная, но внешне не опрятная, зачуханная старушка на социальной пенсии была соседкой Миловидова по дому. Но проживала бабка в следующей парадной в столь же убогой, что и педагог квартире и в столь же абсолютном, что и Миловидов одиночестве.

Однако старожилы городские баяли, что, дескать, в годы отшумевшей молодости бабуля Белик – о-го-го!.. была активна и очень даже недурна собой. Работала кассиршей в вино-водочном отделе, накрашивалась ярко, а посему у местных, бородецких ловеласов имела потрясающий успех. Ну а порой скандальный спрос.

Но годы жизни не пощадили ни её, ни ухажёров. Внимания не стало и как-то совершенно не заметно в бесформенное нечто превратилось тело, и ранее прелестное лицо покрылось частой паутиной старческих морщин, а пышные, каштановые волосы, увы, поблекли, поредели и свалялись в паклю. В конечном счёте печать глубокой, но отнюдь не золотой, а серой осени безжалостно легла на облик бабки Белик, что совершенно привело её в душевный не покой, который, кстати, испугал соседей. Бывало встанет бабка в переулке. Замрёт посередине словно вкопанная. Бельма свои выкатит. И то ли бредит она, то ли молится: – Вижу, – бормочет. – Вижу таинство… Последнее на собственном пути.

А уже после совершенно откровенно пристаёт к прохожим и соседям и жалуется, то на кавказских экстремистов из новостей по телевизору, то на противную погоду, то на жил-контору, но чаще всего этого на свою паршивую кормёжку, что, дескать, не хватает с пенсии и вот подайте кто чего, и по возможности.

– Помру, так и знай себе, скоро, – причитала бабка. – Быть может даже с голодухи. И в пустой квартире… И не узнает ведь никто.

Соседи по началу проявляли милосердие, совали мелочь, угощали кто чем смог и даже успокаивали, дескать, что ж вы так-то, Анна Гавриловна, зачем же?.. Да вы ещё нас всех… Однако позже стали сторониться этаких случайных встреч. Едва приметив бабку Белик, спешили поскорей убраться восвояси. За что бабуля отплатила им взаимностью и начала строчить доносы, жалобы и кляузы на всех подряд и без разбора, что называется в народе «почём зря».

Педагог Миловидов встревоженно помялся, одёрнул занавеску и распахнул ещё не склеенное бумагой к холодам окно.

– Приветик вам с почтением, Анна Гавриловна! – напялил он на свою физиономию фальшивую улыбку.

Соседка вяло разогнулась, но отвечать ему не стала.

– Что это вы, голубушка?.. Никак зверюшек кормите, бездомных? – полюбопытствовал через окошко Миловидов, а сам в уме съязвил: «Нашла-таки себе занятие, кошёлка старая. Кошачий мусорник прямо под окном устроила».

– Бедняжки мои милые, голодные, озябшие, – запричитала бабка Белик и по-хозяйски задалась перекликать животных:

– Эта Мурка. А вот эта Бусинка. Должна уже скоро окотиться… А, вот этот – Васька… Ух, проказник!

– Который же? – опешил педагог.

– Вот этот, – взмахнула поварёшкой бабка. – В лишайном пятнышке… на брюхе.

Старушка подхватила Ваську на руки и ткнула им в окно квартиры Миловидова – ему под самый нос:

– Вот.

– Какой кошмар! Кошмар! – всем организмом содрогнулся Миловидов и взирая на то, с какой заботой бабка Белик потчует животных, с какой любовью отмечает их повадки и привычки почувствовал себя не хорошо. Приятный взору заоконный пейзаж загажен был до состояния помойки – уничтожался прямо на его глазах, в его присутствии.

«Надо бы отсюда-то её отшить, – замыслил Валентин Ефремович. – Упаси Господь повадится она тут на каждый день рыбным варевом вонять».

Миловидов вновь состроил доброжелательную мину и робко произвёл попытку:

– А отчего вы здесь то, Анна Гавриловна?..

– Что означает это ваше «отчего»? – насторожилась бабка Белик.

– Зачем зверюшек ваших здесь содержите? – придурковато улыбнулся педагог.

– А где ж ещё прикажите? – вскинулась бабка по опыту уже почуяв каверзный подвох.

– Ну, вот хотя бы и за домом… Или у помойки. Вполне разумное местечко.

Анна Гавриловна плотнее укуталась в пальто, тряпичной сумкой прикрыла банки с кашей и ринулась в атаку.

– А вот тебя я не спросила, где мне тут гулять! – визгливо выкрикнула она, да так пронзительно, что Миловидов непроизвольно вжался в подоконник, как если бабка запустила бы снаряд из миномёта. – Глядите люди, он к мусоросборнику посылает… Сам туда иди сидеть и жрать, негодник!

– Ну вы позвольте бабушка хватили через край, – смутился педагог. – Мне даже не понятно с чего это негодник?.. Ведь я же предложил, как лучше.

– Тебе, конечно, лучше, – перебила бабка. – Закрылся в тёплой кухне. Расставил блюдечки, чашечки… И жрёшь там в удовольствие. А кошки мои на холоде озябшие, простынуть могут, заболеть… А я им кашку ячневую с мойвой и всякой требухой… А, надо будет, так ещё сварю.

Бабка подхватила посудину и ткнула варевом в окошко. Миловидову под нос:

– Вот.

– Тьфу вам в вашу кастрюлю!.. Фу, какая мерзость! – взорвался Миловидов.

– А вот и сам ты мерзость! – отмахнулась бабка и так же, но неловко плюнула в ответ: – Тьфу на тебя, чревоугодник и обжора. Одних яиц сожрал, что в пропасть! По десять штук за день… Я, нынче-то, видала скорлупу с твоих яиц… В мусоросборнике.

– А вам какое дело до моих яиц? – взметнулся статью педагог. – Сколько желаю, столько ем! Хоть десять, хоть и двадцать. Моя зарплата позволяет. Я на работе, между прочим… и не попрошайничаю.

– Гляди прыщами не покройся, – съязвила бабка. – Ест он, как же… Ты мироед не ешь, а жрёшь! А до озябших, бедных кошечек тебе и дела нету?.. А ещё и педагог… и в шляпе… и детишек учишь.

– Катитесь к чёрту! – крикнул педагог.

– Куда, куда?..

– К своей парадной!.. На помойку!

– Сам убирайся прочь!.. Прощелыга!

И что-то там ещё кричала бабка Белик и очень даже громко, и до хрипоты, но Валентин Ефремович не стал выслушивать дальнейших оскорблений в свой адрес. Он негодующе захлопнул форточку – звякнуло стекло… Сорвал со стенки в кухне вафельное полотенце и остервенело зашвырнул его в прихожую.

– Кошёлка!.. Старая карга!.. Ух, ведьма!.. – шипел сквозь зубы Миловидов и начал шарить по квартире – искал успокоительное.

Глава 2.

Как и следовало ожидать, весь прочий день из-за испорченного утром настроенья слетел, что называется, к чертям собачьим, ну а по меньшей мере в бабкину вонючую авоську. В профтехучилище, где в настоящем преподавал черчение наш Миловидов хоть и явился вовремя согласно расписанию занятий, однако чувствовал себя совершенно разбитым. Буквально всё, за что бы он ни брался мгновенно приходило в непригодность, либо же просто падало из рук. Мел по доске крошился, сломался циркуль, наглядное стеклянное пособие, словно намыленное выскользнуло на пол и разлетелось вдребезги.

К концу учебного процесса Миловидов ощутил во всём теле тяжесть и, даже более того, ужасную тоску. Не поручив своим ученикам домашнего задания, он вялой, в чём-то старческой походкой покинул класс и отправился бесцельно хаживать по улочкам и переулкам Бородца.

Шёл Валентин Ефремович не быстро, но убедительно. И даже он не шёл, а просто грёб ногами – занимал собой пространство. Надменный, смутный взор его блуждал не здесь, а где-то далеко. Со стороны вообще казалось, что он идёт по облакам и неказистые шаги его исполнены глубоким смыслом. Он шествует по влажным переулкам на вид такой в себе обыкновенный, беззащитный. К нему свободно даже можно прикоснуться. Ну, предположим взять, да и спихнуть его с асфальта и прямо в грязь. Но это станет заблуждением. О, нет. Его так просто не возьмёшь. Он весь в броне. И даже здесь, сейчас бредущий по дороге в своих истоптанных ботинках он размышляет не о пустяках, а о великом. Он мыслит!.. Неустанно и мятежно.