После богослужения император принимал поздравления, а затем, попив чаю с пышками, направился в штаб к Алексееву, где и провёл время до обеда.

Никто и подумать не мог, что пошёл последний год Царской службы.

На Крещение, 6-го января, в Могилёве состоялся грандиозный Крестный ход.

– Крещение Руси – главный выбор, который сделал для нас святой равноапостольный князь Владимир, – на крыльце губернаторского дома столкнулся с Рубановым Николай. – Духовное – важнее мирского, – перекрестился он. – В Евангелии сказано: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей навредит?» – И погода сегодня, слава Богу, отменная.

После торжественной церковной службы многолюдная процессия под водительством высокопреосвященного Константина, нёсшего крест, двинулась в сторону реки. Следом за ним шёл государь, сопровождаемый свитой и генералами.

По сторонам процессии выстроились войска, и военные музыканты с чувством исполняли «Коль Славен».

Казаки ночью обустроили Святую Иордань и постоянно очищали палками покрывавшуюся тонким ледком купель. После водосвятного молебна и освящения воды, когда Константин погрузил крест в Днепр, загремел орудийный салют и народ закричал «Ура!»

«Духовное совместилось с мирским и военным», – подумал Рубанов, слушая громкие звуки военной молитвы «Коль Славен».

В городском театре устроили синематограф для учащихся могилёвских гимназий, и они с восторгом глядели кино про славную битву «Варяга» с неприятелем. По фильму так складывалось, что русский крейсер победил вражеские корабли, потопив весь японский флот. Ученики, благодаря волшебной силе искусства, не сомневались в этом, во всю глотку подпевая бренчащему на фортепьяно тапёру: «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг», наплевав с высокой мачты – как там было на самом деле.

15 января, когда император расчищал широченной деревянной лопатой дорожки в саду, Воейков, предварительно с минуту покашляв, чтоб отвлечь монарха от важного занятия, со скорбью в голосе доложил:

– Ваше величество, получена телеграмма, что сегодня ночью, в Алупке, скончался бывший Наместник Кавказа, член Государственного Совета, граф Воронцов-Дашков.

– Как же так!? – выронил лопату Николай, и, поникнув головой, сказал ни столько для Воейкова, сколько для себя: – Ушёл из жизни последний русский вельможа, просвещённый и мудрый человек, один из лучших друзей моего отца, – медленно пошёл в дом, вспоминая встречу во время поездки по Кавказу с больным уже Илларионом Ивановичем. – Владимир Николаевич, следует послать телеграмму соболезнования его жене, – приказал он дворцовому коменданту, – а мне пора ехать в Царское Село.

Не успев отдохнуть в домашней обстановке, сходу был атакован супругой по вопросу назначения на пост премьер-министра вместо Горемыкина – Бориса Владимировича Штюрмера.

– Санни, да он ведь тоже не молод – шестьдесят восемь лет. Назначался на должности Новгородского и Ярославского губернаторов. В свете прослыл ловким карьеристом, правда, после губернаторства, в начале века, стал ближайшим сотрудником Плеве.

– Ники, зато Борис Владимирович отличается безусловной верностью императору, то есть – лично тебе, и в феврале двенадцатого года от Госсовета участвовал в организации московских мероприятий в связи с трёхсотлетием Дома Романовых, а в мае тринадцатого сопровождал нас в Ярославле…

– Да у него узкий кругозор и мизерная работоспособность. Одной верностью такие недостатки не восполнишь. Прекрасно помню, как мы планировали поставить Штюрмера Московским городским головой, но москвичи дружно его прокатили, – хохотнул Николай.

– Москвичи – весьма ангажированные люди.

– Это как?

– Это – так! – улыбнулась царица. – Милый, не спорь. Занимайся лучше генералами, а с министрами я как-нибудь и сама управлюсь. Верные люди сейчас наперечёт. Пусть будет дурак – но верный трону дурак!

20 января царь назначил Штюрмера председателем Совета министров, отправив верного своего визиря, как называли Горемыкина думские оппозиционеры, в отставку. Этим политическим шагом император пошёл навстречу Думе, имевшей к председателю Императорского правительства личные счёты.

Государь, дабы подсластить пилюлю бывшему председателю, как писали некоторые газеты, присвоил ему чин действительного тайного советника, что равнялось Второму классу Табели о рангах среди гражданских чинов. Выше стоял лишь чин Канцлера, но он давно не присваивался.

9 февраля самодержец подъехал на автомобиле к подъезду Таврического дворца. К удивлению Николая, председатель Думы Родзянко и целая свора депутатов встретили его в вестибюле, и словно простые солдаты, во всю глотку вопя «Ура», чуть не на руках пронесли в Екатерининский зал, где проходили заседания.

После короткой речи государя, Родзянко пробасил здравицу в честь императора, внутренне радуясь отставке «старого и усталого» премьера:

– Великий государь, – поразил царя и своих сторонников обращением к Николаю думский трибун, – в тяжёлую годину войны ещё сильнее закрепили Вы сегодня то единение с верным Вам народом, которое выведет нас на верную стезю победы. Да благословит Вас Господь Бог Всевышний. Да здравствует Великий Государь всея Руси. Ура!

Раздалось «ура», плавно перешедшее в исполнение депутатами всех фракций Национального гимна «Боже, Царя храни».

Видя такую удобную минуту, Николай предложил народным избранникам проголосовать за кандидатуру нового председателя правительства – Штюрмера.

Находясь в эйфории от отставки Горемыкина, депутаты, недовольно кривя лица, всё же проголосовали за предложенного императором премьер-министра.

1 марта Николай, по давно заведённой традиции присутствовал в Петропавловской крепости на панихиде по убитому революционерами своему деду, императору Александру Второму.

Полная интриг столица утомила его. Теперь царица доказывала мужу, что в Хвостове они ошиблись, доверив глупому толстяку пост министра внутренних дел, и его следует снимать с этой высокой должности.

Поразмышляв, 3 марта Николай отправил Хвостова в отставку, повелев быть министром внутренних дел Штюрмеру. Приняв это трудное решение, государь укатил в Ставку. Но и здесь его ожидали проблемы кадровых вопросов.

Осенью прошлого года, приняв должность главнокомандующего, император, прочтя слезливое письмо члена Государственного Совета Алексея Николаевича Куропаткина, «генерала от поражений», как называли его в обществе, смилостивился, и в пику опальному великому князю Николаю Николаевичу, наотрез отказавшему Куропаткину, военные чины которого сохранились, в командовании воинским подразделением, дал тому Гренадёрский корпус, а в начале февраля доверил командование Северным фронтом, о чём тут же пожалел.

8 марта новый начальник фронта произвёл безрезультатное наступление. Весна была ранняя, снег быстро таял, как и лёд на Двине. Разлившаяся, по выражению солдат: будто водка из опрокинутой бутылки, река, затопила равнину, а главкому Северным фронтом приспичило наступать.

«В русско-японскую следовало таким бодрячком быть», – ворчали солдаты, идя в бой по пояс в воде, и не имея возможности укрыться от огня противника.

На Западном фронте генерал Эверт тоже решил наступать, назначив ударной 2-ю армию, коей приказал атаковать на Свенцяны – Вильно.

Войска наступали в весеннюю распутицу в болотном районе, когда пушки, при выстреле, осаживались по ступицу колёс.

В начале марта корпус за корпусом пошли на германские окопы, вдруг выяснив, что не хватало ножниц для резки проволоки, возле которой наши полки безнаказанно расстреливались противником.

Бойня продолжалась до середины марта, пока Николай не велел генералу Алексееву прекратить неподготовленное наступление.

В письме жене 15 марта он написал: «Случилось то, чего я боялся. Наступила такая сильная оттепель, что позиции, занимаемые нашими войсками, где мы продвинулись вперёд, затоплены водой по колено, так что в окопах нельзя ни сидеть, ни лежать. Дороги портятся, артиллерия и обоз едва передвигаются. Даже самые геройские войска не могут сражаться при таких условиях. Поэтому-то наше наступление приостановлено, и нужно выработать другой план. Чтоб это обсудить, я думаю вызвать трёх главнокомандующих в Ставку».