– Так точно, – улыбнулся Сидоров. – Трофимка опять ногу подвернул, в окоп прыгая – вражеский аэроплан померещился, а то проезжающий муфтабиль звук мотором издавал. Таперя, чтоб, значится, вражескую авиацию не привлекать, обучает прибывшее пополнение накрывать трубы окопных печей мешками, дабы дым не поднимался к небу столбом, а над землёй стелился. К тому же велел им сена раздобыть, чтоб, значится, мягче отдыхать было. Ежели бы так самолётов не пужался, вполне приличным командиром отделения был бы, – козырнув полковнику, направился исполнять приказ.

– Сухозад, Дришенко… Тьфу. Всю роту своими фамилиями поганите. Батальонный велел занятия с молодыми проводить. Строевая подготовка не нужна, Пал Палыч их обучил, – иронично хмыкнул фельдфебель, – а вот штыковой бой непременно нужон. И окопному делу обучайте. Прежде на ящике с песком. Пусть линию окопов проведут, из ниток и палочек проволочные заграждения делают, и кумекают, в которых местах лучше их пересекать. Потом ножницы возьмёте и на практике покажете, как проволоку резать и по доскам через неё перебираться. Действуйте, братаны мои ананасные.

Через пару часов пришёл проверить, как взводные командиры проводят занятия.

Дришенко, прохаживаясь перед стоящим по стойке «вольно» взводом и временами щёлкая ножницами для резки проволоки, нравоучительно вещал:

– Перед проволочными заграждениями положено выставлять караулы и секреты. Причём секреты выставляются в точно определённых местах и отличаются от караула тем, что в них три, а в карауле – семь архаровцев. Передохнули, братаны мои ананасные? Теперь айда снова проволоку резать.

Неподалёку Сухозад, обняв измочаленное штыками, привязанное к столбу несчастное чучело в драной фрицевской форме и ржавом детском горшке на голове вместо каски, стоя перед взводом, тоже занимался «словесностью».

– У своих проволок хитрожопые гансы часто устанавливают дистанционные огни – те ещё химики. Насыпают, гады, специальный порошок в герметично закрытые стеклянные трубочки, и закапывают их у поверхности земли, а то и вовсе песком присыпают. У Сморгони так делали. Наши секреты ночью идут языка брать, хрясть, наступили… лучше бы в дерьмо… Трубочка лопается под сапогом, вспыхивая, будто небольшой прожектор, снопом яркого света от реакции порошка с воздухом… А так как в трубочках порошок неодинакового состава, то она и огонь даёт разного цвета. Ихние дежурные пулемётчики палят в направлении огненного столба на соответствующую его цвету дистанцию.

– Это как? – задал вопрос один из нижних чинов.

– Очень просто. Ежели, к примеру, видят красный, то шмаляют на семьдесят саженей, а ежели синий, то палят на сто. И крантец! Нет нашего секрета. Рассекретился…

Постояв некоторое время рядом с фельдфебелем и понаблюдав, как идут занятия, Рубанов решил в одиночестве прогуляться по новым местам, внутренне оправдав себя тем, что проведёт рекогносцировку местности.

Бродя по реденькому лесочку, случайно наткнулся на густо заросшее у берега камышом озерцо.

«Будто в рубановском лесу», – улыбнулся своим мыслям, неспешно пробираясь вдоль берега и выйдя на небольшое расчищенное место с мостками из почерневших гнилых досок, на несколько саженей нависающих над озёрной водой.

Сняв сапоги, уселся на них с краю и ахнул, увидев в серёдке озера белые кувшинки. Болтая в прогретой воде ногами, задумался, любуясь кувшинками и таинственно поблескивающей сквозь лучи солнца озёрной водой рядом с ними, неожиданно вспомнив Натали.

«Оказывается, я скучаю о ней? – удивился он. – Вот уж напрасно. Она жена моего брата… Но как хочется увидеть её», – поднявшись, прошёл по скрипящим мосткам к утлой полусгнившей лодчонке с дырявым дном.

Безжалостно шуганув взбирающуюся по днищу толстую лягушку, уселся на лодку и, обтерев платком ноги, стал надевать сапоги.

А ночью ему сладко снилась Натали. Будто был исход лета – август, а она стояла под дождём не в одежде сестры милосердия, а в светлом летнем платье, что носила до войны, держа над головой в белой шляпке, белый, в кружевах, зонтик, и задумчиво любовалась небрежным падением жёлтых листьев с влажных деревьев, а рядом любовался хозяйкой промокший, сливающийся с листвой, светло-рыжий Трезор.

Натали, погладив собаку, бросила зонт на блестевшую от дождя зелёную траву, затем, сняв шляпку, не глядя, кинула её в сторону зонта, и, растрепав уложенную причёску из волны чёрных волос, замерла, подняв руки к небу, будто что-то вымаливая у него.

«Что она просит у Бога?» – подумал он, и ему послышалось или показалось, что губы её шепчут: «Люблю… Люблю… Люблю…»

Решившись, и не думая, что кто-то увидит их, подошёл к ней и мягко прижал к себе безвольное женское тело, почувствовав на своих плечах отчего-то горячие руки Натали, а губы её всё шептали: «люблю…», и он нежно коснулся их своими, ощутив исходящую свежесть осени, капельки дождя и вкус вишни.

«Хочу вишни!» – проснувшись, подумал он.

На 10 июля было запланировано наступление.

Но как из ведра, а то и бочки, хлынули дожди, и приехавший с приказом из штаба армии подполковник, довёл до сведения командира Павловского полка, что наступление переносится на 15 число.

– Растёте в чинах, – случайно столкнувшись с Акимом, пожал ему руку приезжий. – А то всё штабистов «моментами» называют.

– В генштабе «моменты», а у нас «мэменто мори», что в переводе с латыни: «помни о смерти», доброжелательно поздоровался с давним знакомцем Рубанов. – Я вас ещё вот таким штабс-капитаном помню, – опустил ладонь до уровня колен. – А сейчас вы уже – во! – переместил ладонь к груди – подполковник.

Посмеявшись, вновь стали серьёзными.

– Ваш генерал к преображенцам поехал, а нам, Аким Максимович, предстоит к семёновцам визит нанести, и ещё раз обсудить совместные действия в будущем наступлении. – Приказ вашего командира полка.

– Да с удовольствием. Заодно и со знакомцами повидаюсь. Тем более, на штабном муфтабиле прокачусь, – пошутил он, собираясь в дорогу и передав Ляховскому распоряжения по батальону.

После совещания у командира Семёновского полка, как часто происходит в армейской обстановке, в штабной канцелярии случайно встретил Шамизона, неожиданно для себя поблаженствовав, когда тот вытянулся перед полковником, козырнув ему.

Добродушно, со словами:

– Вольно, вольно, господин подпоручик, снисходительно похлопал канцелярского воина по плечу. – Однокашники всё же, – вместе направились в роту Афиногенова.

– Представляешь, Аким, «Трижды А» тоже подпоручиком стал.

– Африкан Александрович в подпоручики жалован? – поразился Рубанов. – И не соблаговолил по телефону сообщить…

– Да ещё, как и я, «Станислава» и «Анну» третьей степени заслужил.

– Поздравляю. Настоящие герои стали.

– Благодарю. Но главный сюрприз – это Иван. Пока в резерве гвардия находилась, на прапорщика экзамены сдал, и сейчас в одном батальоне с Афиногеновым ротой командует.

– Вот это новость! – даже остановился Рубанов. – Ну Ванятка и даёт… Теперь не по чину так его называть, – улыбнулся он.

– А спорить стал пуще прежнего. Как втроём сойдёмся, бывает, до хрипоты кричим, свои политические убеждения отстаивая. Вам, монархистам, легче. Знаете свою триаду: «Православие. Самодержавие. Народность».

– Больше ничего и знать не надо… Какие ещё политические убеждения? – не успел развить мысль Рубанов, заметив спешащего им навстречу бывшего учителя и депутата, а ныне подпоручика Афиногенова.

– Не верю своим глазам, – на всякий случай вытянулся тот во фрунт. – Господин полковник.

– Вольно и отставить чинопочитание. Сейчас мы просто земляки, – за руку поздоровался с ротным командиром Семёновского полка, поздравив его с чином и наградами. – А где Иван?

– Сей момент вестового за ним отправлю. А пока милости прошу в мои пенаты, – указал на сарай с маленьким окошком. – У меня ещё одно жилище имеется – землянка. Но под землю лезть пока не хочется. Да и сыро там. Не местность, а сплошные болота. То ли дело у нас в Рубановке, – мечтательно закатил глаза. – Окромя второго жилища ещё и водка имеется… «Аква вите», звучит, родимая, по латыни, – похвалился он. – Или журчит…Надеюсь, больше не станете меня по телефону пугать? – засмеялся бывший педагог. – А то уже гномы мерещатся вкупе с эльфами…