Оказалось, что девчонка обладала отличным аналитическим умом и мечтала работать в уголовном розыске. Выбор физмата сделала по настоянию родителей и не очень-то хотела пополнить ряды школьных учителей математики. А, устроившись на работу в отдел, почти сразу же поступила на заочный факультет Высшей Школы милиции, намереваясь связать свою жизнь с уголовным розыском.

Нестеров знал о ее привычке слегка добавлять интригу в свои доклады, поэтому улыбнулся и поторопил взмахом руки. А лейтенант Степанова, выдержав театральную паузу, подвела итог:

– Но, товарищ генерал, я все-таки выяснила, что, кроме постоянных служащих банка, имеется еще ряд лиц с допуском в хранилище! Это работники смежных управлений из состава партийных и комсомольских активистов, прошедших различные проверки. Все они входят в специальную комиссию по пересчету денег и часто бывают в здании банка.

Оленька вышла из-за стола и вытащила из нагрудного кармана листок бумаги. Подошла к генералу и, протянув ему документ, сказала:

– Я, как через сито, перетрясла весь состав комиссии и считаю, что надо заняться этими двумя людьми из моего списка. К ним точно могут быть вопросы. А наши армянские коллеги вообще упустили это направление розыска!

Лейтенант не могла оставаться в стороне от старших товарищей. Она намеренно упрекнула в нерадивости следственную группу Прокуратуры Армении, которая уже отчиталась министру о задержании мнимого подозреваемого.

Ерохин взял листок и зачитал вслух:

– Завен Мирзоян, 1952-го года рождения, работник финансово-хозяйственного отдела Горкома ВЛКСМ города Еревана, Армянской СССР. Давид Гукасян, 1922-го года рождения, парторг Министерства финансов Армянской СССР, член КПСС с 1950-го года.

Генерал вскочил и возмущенно воскликнул:

– Вы с ума сошли?! Ну, ладно, эта соплячка молодая и неопытная!

Ерохин махнул рукой в сторону лейтенанта Степановой и тут же, переведя взгляд на майора, громко добавил с укоризной:

– Ну ты то, Геннадий Николаевич, должен же чувствовать остроту момента! Ты представляешь, что с нами сделают партийные органы, если окажется, что мы напраслину возводим на их ответственных работников?!

За майора ответила Олечка Степанова, не давшая тому сказать и слова. Она обиженно надула губы и не по-уставному брякнула:

– Вовсе не соплячка! Да и опыта у меня хватает. А люди эти не раз бывали в хранилище банка в составе комиссии. Они знали расположение помещений и были в курсе режима работы охраны. К тому же, они оба стоят в очереди на машину. Скажите мне, на какие шиши они собираются приобретать Жигули, если зарплата у одного девяносто пять рублей, а у другого сто сорок?

Лейтенант Степанова могла позволить себе такой тон в присутствии генерала. Она ведь еще маленькой девочкой не раз сидела на коленях у дяди Олега Ерохина, когда тот не был еще начальником МУРа.

Генерал устало плюхнулся в кресло и произнес примирительным тоном:

– Да ладно, ладно! Посмотри ты на эту фифу. Уже и сказать ей ничего нельзя! Я передам фамилии этих граждан в Генпрокуратуру. Пускай осторожненько покапают. Но смотрите мне…

Он поднял указательный палец и затряс им, обращаясь ко всем:

– Отвечать придется по полной, если окажемся не правы!

Ерохин успокоился наконец и опять вернулся к теме обсуждения фотографий с уликами, лежащих перед ним:

– А скажите мне, товарищи розыскники, какого черта вашему Тарзану понадобился зонтик? Ума не приложу.

Генерал ткнул пальцем в карточку, где наряду с другими предметами с места преступления был изображен обычный мужской зонтик в раскрытом состоянии, отечественного, судя по всему, производства.

Штатный балагур отдела, капитан Синицын, негромко буркнул в кулак:

– Как козе…

Олечка Степанова прыснула, а Ерохин через стол непонимающе посмотрел на Синицына:

– Не расслышал, что ты сказал?

Капитан вскочил и со сконфуженным видом пролепетал:

– Ну, так говорят, товарищ генерал! К чему козе зонтик?

– Детский сад! Майор, наведи порядок в отделе, распустились совсем!

Ерохин выговорил эти слова совсем не зло, а скорей поучительно и выжидательно посмотрел на Нестерова. Тот показал кулак капитану Синицыну и стал объяснять:

– Олег Александрович, криминалисты нашли на ручке зонтика следы от изоленты. Мы полагаем, что вор, когда сверлил дыру в толстом полу, примотал его к ноге, чтобы куски бетона падали туда, а не вниз в хранилище. Во время кражи на первом этаже здания находилась охрана, которая могла услышать звуки падающих осколков.

Генерал почесал рукой затылок:

– Ишь ты! Продуманный какой! Похоже, рецидивист-профессионал?

Нестеров помотал головой:

– Не думаю. Скорей всего преступники просто долго готовились, собирали информацию, читали или слышали что-то такое из зарубежных источников. На наших воров не похоже. Не характерно для наших.

Майор, как будто вспомнив что-то, добавил:

– А к тому же, это еще раз подтверждает, что завхоз ни при чем. Если Тарзану так нужен был этот зонтик, почему его не принес именно завхоз? Вы же понимаете, что такая длинная штуковина обязательно будет мешать при прыжке с соседней крыши в окно. А охрана банка в один голос утверждает, что этого зонтика в помещениях банка до кражи не было, как и бутылок с минералкой «Джермук». Они осматривают все помещения по два раза в день согласно служебному предписанию.

Очень было похоже, что слова Нестерова убедили генерала. Он уже начал размышлять, каким образом докладывать все это Щелокову.

Ерохин встал и спокойно сказал:

– Все, ребята, совещание закончено. Продолжайте работать.

Офицеры вскочили и потянулись к двери, а генерал напоследок бросил Нестерову:

– Гена, любые версии по делу сразу мне сообщай. Не тяни резину до последнего. Знаю я твою привычку все сначала самому разнюхать, перепробовать и пережевать.

– Так точно, товарищ генерал!

Майор ответил по-уставному, когда был уже на выходе из кабинета. Отчеканил, прикрыл за собой дверь и пошел вслед офицерам своей группы, чтобы продолжить расследование этого непростого и нехарактерного для того времени дела.

До Нового года оставался всего лишь один день. Роберт лежал на диване и невнимательно смотрел какой-то предновогодний телевизионный концерт. За таким праздным занятием он проводил все последние дни, похожие друг на друга, как снежинки, падающие за окном квартиры. А что же еще ему было делать в этом заточении?

Роберт не чувствовал в душе никакого праздничного подъема. Он помнил, что такое чувство у него было только там, в другой жизни, когда его Егине накрывала рождественский стол. И пусть на столе этом не было разносолов, но вся семья Роберта была тогда вместе. В знакомом и родном Ленинакане.

А вот Москва Роберту совсем не нравилась. И даже не только потому, что здесь приходилось сидеть взаперти в этой обшарпанной съемной квартире в районе Теплого Стана вдали от семьи. Просто тут все было чужое.

Чужие люди, косящиеся с недоверием на черноволосых гостей из Закавказья. Чужая и невкусная еда из местных гастрономов. Чужая погода, снежная и неприветливая.

От этого московского холода не спасала даже югославская дубленка, купленная братом у каких-то фарцовщиков. Этот чертов русский мороз проникал под нее, загоняемый внутрь ветренными метелями. Не сильно помогали шапка из меха ондатры и сверхмодный красно-черный мохеровый шарф. Роберт, выходя на морозную улицу, обматывал им шею, оставляя торчать из дубленки почти до носа.

Он мерз в этой зимней Москве, выстукивая на улице чечетку своими румынскими кожаными туфлями. Эта стильная обувь на тонкой подошве, конечно же, не очень подходила для морозной столицы. Но для армянина хорошие туфли – это предмет не только удобства, а еще и гордости. Роберт с усмешкой косился на местных прохожих, напяливших какие-там теплые полу-сапоги типа «прощай молодость». Разве мог он одеть на себя это безобразие? Да никогда! Поэтому и мерз нещадно.