Ночью небо было усыпано бриллиантами, на которые Марта смотрела, лежа в постели. И пусть они не в ювелирной оправе, зато им нет цены. Звезды – вечны.

Ночуя в доме, она видела кошмары, в саду же ей снились дивные сны. Особенно в полнолуние, когда свет заливал теплицу, и в августе, когда звезды светили так близко, почти как лампочки на торшере, и навевали чудесные мысли. В этих снах ее розы оживали, и начинался бал цветов. Марта – королева, сидела на троне и правила этим балом, а в финале ей надо выбрать лучшую розу.

По утрам она рассказывала всем участникам, как они танцевали на балу, обсуждала с ними все интриги. Однажды, к примеру, Генерал Секатор рассердился на заносчивую розу Аврору и уже было угрожающе щелкнул над ее нежной головкой, но тут, как всегда, вмешались галантные Садовые Перчатки и развели сгущающиеся тучи. После такого сна Марта всегда задумывалась: а что же снится ее розам?

Но даже в теплице Марта видела не только прекрасные сны. Один и тот же повторяющий кошмар неизменно приходил в преддверии Страшного Дня. Этот день случился уже очень давно, как будто в прошлой жизни, и с тех пор сложился ужасный ритуал, к которому Марта готовилась, каждый раз почти умирая…

Мира никогда не думала, что когда-нибудь у нее будет свой дом и тем более что однажды она превратит его в «Мусорный». Зато она всегда была уверена, что детей у нее точно не будет. А если и будет, то только не девочка, ведь девочкам достается больше всего, она это точно знала, потому что за малейшую провинность должна была лечь животом отцу на колени, и он долго стегал ее ремнем по оголенному заду. Было больно и очень обидно, но, по словам папы, наказание воспитывало в ней женскую покорность, без которой все встанет с ног на голову. «Скажешь спасибо», – приговаривал он. И хотя Мира никогда не понимала, за что должна его благодарить и почему без этого все встанет с ног на голову, после наказания она через силу произносила это отвратительное спасибо, и папа благодушно кивал: «Так-то лучше». Потом она шла в свою комнату и кромсала украденной бритвой резиновые зады своих кукол: «Пусть им будет больно, как и мне», – думала она, пытаясь унять дрожь в коленках. Всхлипывая, она поглядывала в сторону кухни, каждый раз надеясь, что мама вступится за нее, но этого так никогда и не произошло. Мама наблюдала за поркой полными слез глазами, но ничего не могла поделать. «Воспитание ребенка – тяжелый труд. Женщине не справиться», – повторял ей муж. Провинность – удар ремнем, даже если это было что-то незначительное: не расслышала вопрос, разбила тарелку, не вовремя пошла спать – каждая мелочь приравнивалась к тяжелому проступку и степень порки всегда ему соответствовала.

Однажды после очередной порки Мира не стала запираться в своей комнате и случайно застала странную сцену. Родители вели себя как чужие. И если папе это явно нравилось, то лицо мамы было искажено болезненной гримасой. Он подошел к матери со спины, схватил ее за волосы, наклонил вперед и, пока расстегивал ремень на штанах, приказал: «Стой смирно! Опять наврала мне? Думала, я не считаю дни и тебе это сойдет с рук? Я лучше знаю, когда начинаются твои дела! Плохо тебя воспитали. Сейчас мы это исправим. Стой смирно, тупая дура. Только попробуй пикнуть…». Окончание фразы Мира частично услышала, но не поняла ее смысла: «Пока не захлебнешься…». После этого случая она раз и навсегда поняла, что мама ей не поможет. Более того, Мира заметила, что чаще всего именно после порки папа воспитывал маму.

Мира не хотела в этом разбираться. Она записывалась на все дополнительные занятия в школе, лишь бы подольше не возвращаться домой. В числе прочих занятий стала посещать и кружок игры на фортепьяно, а через год ее приняли в музыкальную школу – на счастье, у нее оказался абсолютный музыкальный слух. И если детей помладше водили на занятия с уговорами, она шла с огромной радостью: не только потому, что педагог по музыке была славной женщиной, но и потому, что любые занятия вне дома были для нее жизненно необходимы. Кроме того, Мира обнаружила, что мир музыки не менее увлекателен, чем мир книг. В звуках растворялась горечь ее печальной участи.

Мира усердно трудилась, разучивала гаммы, этюды, сонаты и делала большие успехи, пройдя трехлетнюю программу за год. Для выпускного концерта педагог предложила ей разучить Элегию. Мира, послушав ее, как обычно они это делали с каждым новым произведением, поняла, что хочет играть именно ее и ничто другое. Эта необыкновенная Элегия выражала всю боль Миры, все ее волнения и переживания, она была наполнена ее лучшими книжными фантазиями. Мира играла ее каждый день, занимаясь усердно, как никогда прежде. Возможно, в первый раз в жизни ей захотелось рассказать всему свету о том, как ей больно, и она могла это сделать с помощью музыкального произведения. В последние дни перед концертом Мира самозабвенно проигрывала Элегию в актовом зале, где и предстояло выступать. Педагог говорила, что к инструменту необходимо привыкнуть, а Мира была уверена, что и инструмент должен привыкнуть к играющему. Она приходила к нему каждый день, гладила его и делилась мечтой с его помощью поведать миру свою историю; она уже представляла, как наконец-то говорит с людьми и те ее понимают, а быть может, кто-то услышит крик ее души и спасет…

До выступления оставалась неделя. Мира вернулась домой, встретила знакомый взгляд отца, означавший неминуемое наказание, и впервые почувствовала, что у нее появились силы противостоять. Отец начал вынимать ремень, мама ушла на кухню, а Мира попыталась объяснить отцу, что согласно графику ее занятий она не опоздала ни на минуту. Тогда впервые в жизни он не стал ее пороть, но ударил по пояснице с такой силой, что Мира еще несколько месяцев ходила под себя как маленькая. Благо учебный год закончился, и ей не пришлось позориться.

Мира так и не сыграла на выпускном концерте свою Элегию, которая, как ей казалось, может ее спасти. Не сыграла даже не потому, что опасалась недержания (она готова была сутками ничего не пить, лишь бы исключить конфуз, и даже специально тренировалась). Накануне концерта Мира снова в чем-то провинилась, и отец снова не стал ее пороть, а заставил сделать триста приседаний. Наутро она не могла дойти даже до туалета.

– Ну что? На концерт-то свой идешь? А то опоздаешь. Хочешь, я провожу? Мать возьмем да и пойдем всей семьей, школа вон близко. Не каждый день дочь может показать себя на сцене, так ведь, мать? Сколько ты бренчала эту Элегию, а? И теперь всем надо показать, что ты там за год набренчала? Разве так я тебя воспитывал? Вот пойдешь работать, будешь год копить деньги и купишь мне машину. А то, что ты год пробренчала выставлять напоказ!? Н-е-е-т, я не дам себя позорить! Не дам! – крикнул он, уходя в спальню, где уже скрипнула дверка шкафа, на которой висели ремни.

Со временем непроизвольное мочеиспускание прошло, но порки продолжались. Даже когда Мира повзрослела, получила образование и стала работать школьным библиотекарем, отец продолжал наказывать ее за проступки, все чаще выдуманные: «Не так посмотрела, не тем тоном ответила». Любой повод использовался для ее же блага. Видя знакомый взгляд отца, полный желания воспитать женскую покорность, она не сопротивлялась, а молча оголяла зад, ложилась на его колени и беззвучно плакала от хлестких ударов. Мира давно усвоила: ни в коем случае нельзя плакать и вообще проявлять эмоции. Это делало отца еще более жестоким.

Когда-то Мира услышала разговор между мамой и бабушкой – матерью отца. Бабушка рассуждала «о той последней капле», которая окончательно перевернула сознание ее сына и сделала таким, каким он стал. «Ты не думай, милая, никто не виноват, просто времена были тяжелые, а голод многое прощает…» – говорила бабушка, рассказывая о послевоенных годах, когда еды не хватало, выдавали по граммам на человека. В семье росло трое детей, отец Миры был старшим. Прокормить их было очень сложно, но бабушка старалась как могла. Причем еда должна была быть вкусной, потому что муж ненавидел пресную пищу. И в зависимости от его настроения она удостаивалась либо скупого «Молодец», либо: «Кто тебя учил так стряпать? Мать твоя потаскуха оставила тебя с бабкой и сбежала к другому. Понятное дело – дочь шлюхи кухаркой стать не сможет. Угораздило же меня на тебе жениться!»