– Клад всегда ничейный, – возразил я, но сам не услышал уверенности в своем голосе.

– А вдруг чейный? – стоял на своем Обнос.

Мы с Васькой переглянулись. Конечно, тундра сама себя не нарисует. Но как можно рисовать тундру, если где-то – а вдруг правда?! – лежит клад? Пусть даже и чейный.

– Шашлыка хотите? – предложил Обнос, протягивая нам свою палочку с листиками. – Угощайтесь!

Так это, оказывается, не палочка, а целый шампур! Мы, так и быть, стянули по листочку.

– Вот этот еще не дожарился, – озаботился Обнос, увидев на Васькином листочке зеленый краешек. – Возьми следующий! Ну как, вкусно?

– Ага, – сказала Васька, жамкая листочек в руке. Я понюхал свой, и странное дело: в запахе увядания действительно что-то было от аромата жареного мяса.

Обнос покосился на наши самокаты, но ничего не сказал. Ладно, так и быть!

Я подтолкнул к нему свой самокат с Человеком-пауком и сказал как можно небрежнее:

– На, покатайся! Раз от твоего клада все равно толку нет!

Обнос отложил свои шашлыки и улыбнулся.

Честно, не очень приятно, что он вцепился в мой самокат своими шелудивыми руками. Я сразу решил, что трогать руль не буду, а дома обязательно весь самокат помою. Тем более что он все равно уже сильно пыльный и весь в трухе, после катания по листьям-то. Мама, конечно, опять будет ворчать, что я грязи навез, но что поделаешь?

Катался Обнос неуклюже, видимо, потому что редко. Его вместе с самокатом кренило то в одну, то в другую сторону, словно лодку на волнах.

– Клад, понимаешь ли, у него чейный, – проворчал я, глядя, как его штормит.

– Не упал бы, – вздохнула Васька.

Обнос сделал круг – точнее, квадрат, – по дорожкам и слез с самоката, пыхтя и сияя. И повез самокат ко мне. Я спешно надел перчатки, сделав вид, что замерзли руки.

– Спасибо! – весело сказал он. – А клад я бы вам и так показал.

Неловко, когда твои мысли разгадывают. Я переступил с ноги на ногу.

– Он во-он там!

И Обнос махнул рукой куда-то в сторону школьного забора.

Ящик стоял в стороне от больших аллей – между боковой дорожкой и забором. Стоял столько, сколько я себя помню. Точнее, это я сейчас понимаю. Пока Обнос на него не указал, я его в упор не видел. Ну вот разве видишь фонари и бордюры, когда идешь по улице? Они просто есть, и видеть их – не твоя забота.

Так и здесь.

Ну ящик и ящик.

Большой довольно, в размах моих рук и высотой мне по грудь. Сваренный из каких-то корявых металлических листов. Поверхность вся неровная: видно, красили много раз, прямо по слезающему предыдущему слою. И в последний раз давно: оранжевая краска вылиняла и кое-где облупилась, расползшись ржавыми струпьями.

На нем не было ни единой надписи – ничего.

Зато висел увесистый такой замочище.

– А с чего ты взял, что там клад? – недоуменно спросила Васька.

– А что же еще? – отозвался Обнос.

И вот нельзя же не согласиться. Стоит только задуматься: что в таком дурацком ящике можно хранить? Еду? Стухнет. Лыжи? Не влезут. Палые листья? Кто же будет листья на замок запирать.

Да еще и ящик такой – вроде и на виду, а вроде и не видать его…

В общем, хранить в нем нечего. И тем не менее что-то в нем лежит. И это что-то весьма ценное. Потому что заперт он на замок, а в замке есть лунка для ключа, и лунка царапаная – значит, открывают-закрывают.

Мы обошли ящик со всех сторон, пристально высматривая какую-нибудь щель. Но щелей не было.

Обнос гордо улыбался.

Интерес на Васькином лице сменила скука пополам с сомнением.

– Ладно, – сказала она, – у нас еще тундра.

– Точно! – спохватился я.

Клад кладом, а Ирина Николаевна пару вкатит – никакие сокровища не спасут.

Обнос перестал сиять, как начищенный червонец, и, приуныв, попрощался.

И мы побрели домой.

У фонтана играла музыка из чьего-то телефона, лежащего на лавке. Мальчишки прыгали с бортика на самокатах. Мы в куртках, а они в футболках. Где-то среди них виднелась и вихрастая рыжеватая башка Клюща. Гироскутер ему на день рождения обещали…

Я вздохнул.

В учебнике по природе написано, что в тундре живут северные олени. Бродят среди карликовых берез и едят ягель.

Ну карликовую березу нарисовать, допустим, можно. Получилось у меня очень кривенько, но это даже в тему. В учебнике так и написано, что они кривенькие. Света им и тепла не хватает.

Дальше – сложнее.

Ягель – это такой белый мох. Попробуй нарисуй белый мох на белом листе бумаги! Поэтому пришлось рисовать целый пейзаж – чтобы и земля, и трава, и на этом коричнево-зеленом фоне – ягель.

Да и северный олень – это вам не Бемби из мультика. Рыжую шкурку в пятнышках все с детского сада рисовать умеют, а тут нужен такой седой, могучий, рогатый зверюга.

Я старательно вычерчивал рога, когда из ванной донесся мамин вопль.

– Что за грязища!

Через секунду она уже была на пороге комнаты.

– Кира, ты опять самокат мыл? – грозно вопросила она.

Мне захотелось самому прикинуться оленем. Но мама и в тундре достанет, если надо.

– Сколько раз я тебе говорила: ванна – не автомойка!

– Ну где ж его еще мыть, ну ма, – пробормотал я.

– Налей воды в ведро и мой во дворе! Изволь-ка прибрать грязищу, которую ты оставил!

Пришлось отмывать ванну. Я драил эмалированную лохань – всю в крапках засохшей грязи, – и думал о кладе. Вот найду сокровища и найму мойщика самокатов, и пусть мама на него ругается. И вообще самокат мне тогда не понадобится. Гироскутер заведу!

Не подозревая о грозящей отставке, самокат стоял в прихожей, нахально растопырив рогатый руль. Начистил я его так, что стал как новенький. Руль и вовсе два раза с мылом мыл. Все-таки шелудивый он какой-то, этот Обнос.

Ночью мне снился северный олень, который копается копытом в оранжевом ящике, и мама, кричащая:

– Почему в ванной ягель? Сколько раз говорила: мой его во дворе!

Утром мы встретились у Васькиного подъезда. Я спросил ее про тундру, про русский. Буднично обсуждал с ней домашку и никак не мог понять: помнит она про Обносов клад или нет? Стоит ли вообще о нем заговаривать?

Мы уже въехали в школьный двор и катились под освещенными окнами классов, обгоняя бредущих нога за ногу старшеклассников. Как вдруг Васька резко затормозила, чуть не подрезав меня.

– Смотри!

За забором рыжел вчерашний ящик. У него была откинута крышка! Но, как назло, откинута она была именно на забор. И ничего, кроме этой самой крышки, нам видно не было.

– Давай ближе!

Переехать поток бредущих к первому уроку школьников – это как пытаться переплыть косяк рыб. Вроде снулые, медленные, с мутными глазами, но шарашат плавниками целеустремленно, словно их магнитом тянет.

В общем, пока мы через них пробрались, да еще со своими сменками-самокатами, ящик как раз закрылся.

И за ним обнаружился человек в таком же оранжевом, как ящик, жилете. У него была кожа цвета спелого каштана, ежик черных волос, узкие глаза.

Он запер ящик на замок и, сунув ключ в карман, пошел прочь.

Ничего себе!

Тем, что мы увидели, конечно, нужно было поделиться с Обносом – как-никак он этот клад нашел. Мы увидели его на перемене в коридоре. Он сидел, привалившись к стене, и тыкал себе в живот иголкой.

– Что он делает? – в ужасе прошептала Васька.

Да кто ж этого Обноса разберет!

Но подойдя поближе, мы увидели, что он тычет в себя иголкой не просто так, а с осмысленной целью – пришивает к рубашке пуговицу.

– Привет!

Обнос поднял голову и заулыбался. Рядом с ним лежал его портфель – какой-то немыслимый, кожисто-потертый, с двумя тусклыми металлическими пряжками. Я такие только в старых «Ералашах» видел.

– Привет! – и перекусил нитку. – Вот, после физ-ры оторвалась… Хорошо не потерялась!