– Ну, вы дали! – не выдержал я.

Они засмеялись, и тетя Катя объяснила мне, накрывая на стол:

– Это еще не песня. Это совместное пение… храмовое! А мы тебе просто споем, на голоса.

На вопрос, почему она это пение назвала храмовым, она ответила:

– В Храме так петь надо. Некоторые песни…

Я тут же попытался выяснить, в каком храме:

– В христианском? В церкви?

– Не знаю… – с недоумением ответила тетя Катя. В каком же еще? Мы иногда в церкви так пели… Где ж еще?.. Иногда на гулянье…

А Поханя добавил, засмеявшись:

– Это они так баловали девками. Соберутся так-то компанией девок и пойдут на службу в церковь. Там как запоют, они и подхватят, да переведут на себя! Все и поплывет в храме, головы кружатся! Мы специально парнями, кто понимал, смотреть ходили… Никто не понимает, чего они делают, а они довольны. Идут, хахалятся! Их любили, просили петь…

– Нас все время просили, – подтвердила тетя Катя. – И батюшке нравилось. Мы как придем в церкву, он сам подзовет Лушку, чаще всех Лушку звал, помнишь, Шур?

– Совсем не помню, – ответила тетя Шура. – Разве Лушку? Полюшку, поди?

– Да Лушку, Лушку! И меня, было, подзывал, и прямо прикажет: чтобы пели сегодня! Мы и поем, нам чего – молодые девчонки! Храм иной раз пропадет…

– Как пропадет? – мне почему-то вспомнилась тьма, из которой приходили стершиеся воспоминания, и я в этот момент осознал, что не скажи тетя Катя слов про пропадающий храм, я бы и тьму эту никогда больше не вспомнил.

– Так… – странно ответила она. – Плывет, плывет все… стены исчезнут потом… как тьма наступит… Люди из глаз исчезать начинают, у батюшки лики пойдут… Некоторые падали, другие молются про себя, ничего не видят… в молитве…

– Да, да! – подхватила вдруг тетя Шура, – батюшка потом все про Страшный суд рассказывал!

– Вот ты от того и петь боишься, – неожиданно сказал ей Поханя, а тетя Катя закончила: – А нам всё смешно! Девчонки!.. – и без перехода начала новую песню.

Сначала они опять слились, «совместились», как это у них называлось, и я ожидал, что все повторится. Но после того как появилось совместное звучание, их голоса начали проявляться внутри общего звучания и «порыскивать», выводя свои собственные мелодии. Общее звучание как бы обнимало отдельные голоса, они текли в нем, как сплетающиеся струи внутри общего потока. «Соплетаясь», голоса создавали удивительно сильный эмоциональный настрой. Это была какая-то рекрутская песня. Меня захватило настолько, что к глазам подкатили слезы. Я крепился, сколько мог, а потом разрыдался. Я очень хотел сдержаться, мне было стыдно, но в результате рыдания стали по-детски безудержными. Старички не прервали пения, только тетя Шура села рядом со мной и гладила меня по голове… Я долго не мог вернуться в норму и, хоть и знал, что мне лучше всего было бы пройти, условно говоря, сеанс Крещения и убрать причины моих слез, напрочь отказался от помощи. Уже значительно позже я понял, что это было связано с теми провалами тьмы, из которых приходили воспоминания во время первой песни, и эти старички действительно не смогли бы мне помочь. Тех же, кто смог бы, уже не было… С какого – то мгновения ученичество заканчивается, и ты все должен будешь делать сам и нести за себя полную ответственность!.. Никто из них даже не попытался настоять на своей помощи.

Вот так я впервые познакомился с древним русским Духовным пением, которое, если верить рассказам стариков, досталось офеням от скоморохов, а те, возможно, хранили его еще с того времени, когда по всей Руси Великой стояли еще другие Храмы!.. Около двух лет расспрашивал я потом о технических особенностях этого пения, не надеясь когда-нибудь запеть самому. Но это следующий рассказ.

Душевное пение старики называли ещё «душевным», «сердечным» или «совместным».

В каждом из этих названий отражена одна из особенностей этого пения, на которую обращается внимание.

Ниже мы приводим часть главы «Песня имени» из книги А. Шевцова «Очищение. Том 3. Русская народная психология», а также несколько отрывков из бесед. В них рассказывается о Душевном пении и об основных условиях, когда такое пение становится возможным.

Песня имени[2]

Существуют разнообразные упражнения, позволяющие обучиться духовному и душевному пению. Но прежде надо сказать, что такое душевное пение.

Для русских вообще было свойственно оценивать пение как душевное или не душевное. Душевно поют – это лучшая оценка, какую можно услышать от действительно русского человека. Интеллигент склонен оценивать пение в соответствии с требованиями музыкальной грамоты, привитой ему академической школой пения, доставшейся нам в наследие от эпохи классицизма. То есть как раз от той поры, когда уверовавший в свой рациональный гений герой просвещения вознамерился проверить алгеброй гармонию.

Но даже интеллигент на Руси иногда забывает о своем биологическом предназначении нести западный прогресс в дремучую Россию, и из глубин его русской души вырывается: «Душевно поют!»

Народ вообще поет душевно. Но объяснить, что это такое, не может. И исследователи народного пения, фольклористы, сказать, из чего слагается ощущение душевности при пении, тоже не в состоянии. К тому же, они очень сильно болеют недостатком музыкального образования, как говорится, комплексуют из-за этого, и потому очень стараются говорить о народном пении консерваторски. И все доказывают, что они тоже могут считаться равными среди равных в среде академических певцов. В общем, решают все ту же задачу, как догнать и перегнать их прогресс.

Поэтому задача изучения нашего пения слегка отходит на второй план.

Во время своих поездок по офенским местам я познакомился с тем, как пели мазыки. К сожалению, петь я не умел, и сначала вообще не смотрел на их пение как на предмет изучения: не дано, так и нечего соваться! Но постепенно я понял, что даже меня пробирает желание петь вместе с ними.

Я несколько раз неуклюже попробовал подпевать, и вдруг заметил, что, как только я перестаю думать о том, что не умею петь, песня сама начинает петься как бы сквозь меня.

Иными словами, если я переставал осознавать себя как отдельную личность, их пение захватывало и начинало звучать во мне, будто тело пело само. И будто оно сильно истосковалось по чему-то подобному.

И когда один из стариков после такого удачного нашего совместного звучания сказал: «Душевно спелось», – я вдруг пронзительно осознал, что пела моя душа.

Вот тогда я впервые понял, что они не случайно называли это пение душевным: они действительно подразумевали, что поют души!

Вот эту мысль надо принять как исходную: если мы хотим спеть душевно, надо петь душой. Это первое и безусловное правило, которое невозможно принять ни одному фольклористу, если он естественник и не чувствует своей души, веря в то, что есть только тело. Тело при этом звучит, звучит, как хорошая скрипка, и даже наслаждается этим, будто его ласкают, но поет душа!

Если на это удается выйти, то все остальное уже просто. А остальным являются несколько простейших правил, хотя вернее было бы назвать их понятиями.

Например: душа поет не что-то «душевно-слащавое» и не «гуманистические марши зеленого движения», она поет то, что поется. А поется то, что болит. И это значит, что душа может петь кабацкие песни или воинские марши, или жестокие романсы, и это все будет душевно. И когда пьяная блатная братва сует в кабаке пачки денег опустившемуся ресторанному певцу с пропитым голосом и плохим слухом, – они благодарят его не за то, что он пел, а за то, что он пел душевно!

Душевно – это не красиво и не про несчастную любовь. Душевно – это так, чтобы душа отозвалась.

Второе правило: душевное пение – это не только пение. Это очищение. Бабушки, когда они еще не стали фольклорными звездами и поют для себя, запросто могут исполнять только ту часть песни, которая ложится им на душу. А про концовку могут просто сказать: «Та плохой конец, чего его петь?!» – И не уговоришь.