Слова на незнакомом языке сливались в восхитительную мелодию. Но она раздавалась отовсюду и ниоткуда, и Влатко долго плутал в темных коридорах, напрочь позабыв, как в них ориентироваться. Наконец он нашел нужное направление.

Странно, ведь песня не становилась громче по мере приближения, но Влатко был твердо уверен, что идет правильно, ориентируясь не на слух, а на ощущения.

Спроси его, что именно он чувствовал, – и он бы затруднился с ответом. Как описать состояние, будто сотканное из разных фрагментов жизни? Умиротворение от объятий матери на ночь. Радость от первой стрелы, попавшей в цель. Азарт от галопа на резвой лошади по летнему полю и предвкушение первой женщины…

Когда Влатко добрался до нужной камеры, лицо его было мокрым от слёз. Он был готов стоять и слушать вечно, но пленница вдруг замолчала. Несколько секунд стражник смотрел на неё умоляющим взглядом, но воцарившуюся тишину нарушали теперь только звук падающих капель и извечная крысиная возня.

– Пожалуйста, – прокаркал Влатко, удивившись, насколько хриплым и чужим стал его собственный голос, – спой ещё…

Девушка внимательно посмотрела ему прямо в глаза. Она ничего не сказала, но и так всё было понятно.

«Как же я могу петь в таком гадком месте? Неужели ты не понимаешь, как это тяжело? Мои песни – не для неволи. Да тебе и самому не хочется здесь быть, ты тоже в клетке. Пойдем наружу. Под ярким солнцем я спою тебе снова, а легкий ветер подхватит мой голос. Мы живем, чтобы быть счастливыми. Зачем противиться этому? Зачем придумывать тюрьмы и подземелья? Счастье – это так просто. Идём со мной, я научу тебя…»

Влатко чуть не взвыл, когда понял, что у него нет нужного ключа и он не может открыть дверь. Он в ярости саданул кулаком по дубовым доскам возле замка, а затем вцепился в прутья решетки и неистово их затряс.

«Только я могу дать тебе настоящее счастье, – говорил взгляд девушки, – что ты готов сделать ради этого?»

– Влатко!

Грубый голос резанул слух. Влатко оторвал руки от решетки и прижал их к голове. Нет, нет, он не хочет больше слышать ничего, кроме прекрасной песни!

Увесистая пощечина смогла рассеять морок. Влатко с трудом сфокусировался на двух мужчинах в форме.

– А я-то думал – куда ты подевался? Знай бы, что тебе так хорошо в подземельях, пришел бы попозже. – Сава, его сменщик, как обычно, пытался острить, но взгляд у него был обеспокоенный, а лицо – бледное. Он старательно отводил глаза от камеры с девушкой и держался как можно дальше.

Борко, начальник смены, напротив, был красный, как перезрелый помидор. Он буквально выплевывал слова, и капли слюны разлетались во все стороны.

– Что ты тут делаешь, идиот?! Ты что, забыл, как наказывают за оставление поста? Ты что, не знаешь, что если тебя выгонят со службы, то потом даже нужники чистить не возьмут? И никакой дядя не поможет! А почему эта стерлядь тут одна? Где эти долбаные особисты?! То путаются везде, а как нужны – не дождешься… Что ты молчишь, придурок? Чего тебя сюда поперло?

– Она не стерлядь, – выдавил Влатко, – она… она…

Борко отвесил ему ещё две оплеухи. А Сава съязвил:

– Ты смотри, не иначе как влюбился. А не маловат размерчик-то у твоей избранницы? Треснет ведь в первую брачную, даже если натянуть сумеешь.

Борко для верности дал по шее незадачливому подчиненному, а потом крепко схватил за волосы и рывком повернул ему голову к камере.

– Смотри. Смотри, сукин ты сын, взаправду смотри!

Сморгнув навернувшиеся от боли и обиды слезы, Влатко вдруг обмяк в руках начальника. И, широко раскрыв глаза, уставился на пленницу.

Нет, она действительно была прекрасна. Но раньше Влатко не замечал прозрачных крыльев за её спиной, остреньких ушек.

Ещё удивительнее, как он мог не заметить, что она была крохотной, как птичка? Минуту назад Влатко бы на Первой книге поклялся, что девушка – человек. А сейчас настолько же очевидно стало ясно: она – эльф.

– Господа, а не слишком ли опасное место вы выбрали для экскурсии? Эта камера – под охраной Королевских войск особого назначения. Я, конечно, понимаю, что вы считаете подземелья вашей территорией, и в общем-то так оно и есть… Но всё же я бы настоятельно рекомендовал вам воздержаться ходить в эту часть.

Неприятный голос подошедшего мужчины заставил всех вздрогнуть. Сильнее всех – начальника смены.

– Так точно, господин Матей. Как раз объяснял новичку, как это опасно. Я бы спросил разрешения на визит всенепременно, но у камеры никого не было.

Особист скривился.

– Борко, вот только давайте без шпилек, у вас все равно не получается делать это достаточно тонко. Не лезьте в наши дела, и мы не полезем в ваши. Я достаточно понятно объясняю? И камера эта – не зверинец. Не успеете оглянуться, как будете втроем ползать вокруг неё на коленях и пускать слюни. А теперь прошу простить – у меня есть работа. Надеюсь, у вас тоже её достаточно.

Борко отвесил торопливый поклон и практически волоком потащил за собой Влатко. Сава – умница! – верно всё понял и прикрыл отход сзади, заслоняя широкой спиной безвольно переставляющего ноги сослуживца.

Они прошли не одну сотню шагов, но их всё же догнал отчаянный крик. Борко и Сава поморщились, а Влатко узнал этот голос. Наполненный страданием, из самого прекрасного он превратился в самый страшный в мире звук.

***

– Ну же, милая, ты же знаешь – это не доставляет мне никакого удовольствия, – почти промурлыкал Матей, подтягивая к себе цепочку с трепыхающейся эльфийкой. – Всего несколько ответов – и всё кончится. Ничего сложного.

Эльфийка смерила его презрительным взглядом, эффект которого заметно смазался из-за очередного рывка цепи. Сложно изображать надменную гордость, когда сидишь на привязи, как собака.

Да, её тюремщик действительно не испытывал удовольствия от допроса – уж в чем в чём, а в людских удовольствиях она разбиралась прекрасно.

Вот только говорил он об этом так, будто отсутствие удовольствия объяснялось сочувствием, коего не было и следа. Её мучитель вообще ничего не чувствовал… Впрочем, такое в своей жизни она уже успела повидать.

– Ты когда-нибудь думала о том, как сложно допрашивать вас, эльфов? С людьми всё гораздо проще. Боль развязывает языки даже самым упорным молчунам. Пара сломанных костей, горстка выбитых зубов – и допрос превращается в легкую беседу, только успевай записывать. Но вы… воробья и то было бы разговорить проще – у него не такие хрупкие кости, да и живучести побольше… Не один мой коллега был отправлен в отставку за то, что переусердствовал. А уж за тебя я поплачусь не только карьерой… Ты ценный экземпляр, сломай я такую – можно лишиться и погон, и головы.

Эльфийка недоверчиво покачала головой. С чего бы вдруг ему признаваться, что он не может её пытать?

Матей размял пальцы, будто собрался играть на орга́не.

– К счастью для тебя и меня, я никогда не совершу такой глупой оплошности. Оставим грубые методы дилетантам. Сейчас я познакомлю тебя с тем, что такое настоящий профессиональный подход. Но прежде дам тебе последний шанс. Вопрос будет очень простой: назови своё имя.

Глядя на упрямо вдернутый подбородок, Матей вздохнул. Достал из мешочка на поясе толстую иглу и покрепче перехватил цепочку.

– Всё-таки у людей и эльфов очень много общего. Например, и те и другие не умеют трезво оценивать события, чем создают немало проблем себе и окружающим…

Она не хотела кричать. Стискивала зубы до скрежета, сжимала кулаки. Но когда игла пробороздила очередную кровавую линию на тонкой, полупрозрачной, нежной коже, сдавленный стон просочился через плотно сомкнутые губы.

– А ты знала, что физическая боль ослабляет твои способности? Думаю, наша сегодняшняя беседа станет для тебя бесценным опытом. Вряд ли у тебя когда-то была возможность исследовать себя в таких условиях.

Прочертив последнюю полосу, Матей аккуратно вытер кровь с иглы и убрал её обратно в мешочек.

– Жаль только, что этим исследованиям ты не обрадуешься.