***

Мне снился странный сон. Насквозь пропитанный реальностью, и в то же время лишённый привычного ночным грёзам абсурда, смешивающего в одном флаконе прошлое и настоящее. Малейшие детали обрели чёткость, окружающее было настолько живым, что я ощущал дуновение ветра на коже, чувствовал запахи прошлого. Тело стало лёгким, балансируя на грани невесомости. Я парю над землёй, словно одинокое пёрышко во власти ветра. Голова чиста. Созерцаю, как солнечный день сменяется безлунной ночью, пасмурное утро переходит в наполненную огнями фонарей ночь. Меняются пейзажи и действующие лица.

Калейдоскоп событий генерирует случайные картины из прошлого, не задерживаясь и на пару секунд. Время замедляет ход, акцентирует внимание на важном. По взмаху дирижёра отрывки сотворили хронологию.

Бежевые стены родильного отделения. Далёкий шум воды в трубах. Блики на недавно вымытом кафеле. Запах спирта. Люди в белых халатах. Врачи, словно мухи порхают по операционной, о чём-то громко спорят. Какофонию дополняют протяжные крики женщины. Я незаметный для всех, словно призрак, прошёл ближе к окну. На больничной койке тужится девушка. Грубоватые черты лица, утомлённый вид. Насупилась. Русые волосы распущены по подушке. Неужели ОНА?

Врачиха-акушер ласково подсказывает:

—Тужься, милая. Скоро всё кончится. Ты только тужься сильнее…

Взмокшая женщина вздрагивает от каждой схватки. Руки вцепились в металлический каркас койки, словно это может помочь.

– Потужься ещё! Дыши глубже… Вот так. Хорошо. Ты молодец.

Роженица держится из последних сил, со стонами поднимаясь и падая обратно. Медсестра платком вытирает пот со лба роженицы. Крайняя схватка застала будущую маму врасплох. Женщина закричала ещё громче. Показалась головка, врачи засуетились.

Ребёнок появился. Женщина бессильно тянулась руками к сморщенному в крови материнской утробы тельцу, но его не отдали. Я крайний раз взглянул на мать и продолжил сон.

Поле, темно. Сквозь редкие деревья видны огни дискотеки, слышна музыка. Парень и девушка целуются на детской площадке в пионерском лагере.

– Ты ЭТО уже когда-нибудь делал?

– Нет, а ты?

– Я тоже.

Юноша осторожно поцеловал грудь. Рука поползла ниже живота, потёрла между ног. Девушка прикусила губы, постанывая.

***

– Максим, надеюсь, вы припомните, как попали в аварию? Или вновь сошлётесь на амнезию? – съехидничал майор. – Это же так удобно, да? Разбить машину и сбежать от правосудия, словно заяц. Оставить девушку без сознания умирать от потери крови… А потом: бац! И всё забыть. И ни-ка-ких мук совести. Всё просто и понятно.

– Что за херню ты несёшь, майор? – взвизгнул я, – Какая авария?

– Жалко, у меня нет видеозаписи. Ну, как в тот раз, когда вы пытались унести находящуюся в коме мать. Жуткое зрелище, – парировал следователь. Улыбался, знал, что нашёл место, куда можно втыкать иголочки, – но я видел фото искорёженного автомобиля. «Перевертыш», вроде так это называется.

Я запротестовал:

– Но мать говорила со мной! И держала за руку! Знаете, что не сходится? Знаете, а? Если я разбился, должны остаться шрамы!

Майор откинулся на спинку и с довольным видом ухмыльнулся:

– Действительно? Посмотрите на свои руки.

Я осмотрел предплечья. Кожа покрылась рубцами. Откуда они? Стигматы выглядят несвежими, зажившими, словно прошло уйму времени. Но их не было! Я каждый день лицезрел собственные руки! Я не святой и неоткуда взяться божьим знакам! Они всё подстроили!

– Да, да, Максим. Потрогайте шею, затылок и найдёте много интересного, – добавил Панфилов.

– Но их не было! Этих шрамов здесь не было! Не было! Я не сумасшедший! Не было! ПРОЧЬ! УБЕРИТЕ РУКИ!

***

Надоело! Опротивело! Панфилов в очередной раз проклял сволочную работу. Одиннадцатый месяц без отпуска перешагнул середину. Организм копит усталость. Редкий прерывистый сон не освежает. Майора преследуют головокружение, звон в ушах и мигрень. Глаза чешутся и слезятся.

Всегда сдержанный следователь источает агрессию. Позволяет лаве гнева сжечь выстраиваемый годами авторитет. Всегда педантичный профессионал проявляет редкую невнимательность и рассеянность. Часы «мозгового штурма» больше не приносят удовлетворения. Проблема-с. Пробовал снотворное, антидепрессанты, фиточай, ароматические свечи и хвойные ванны. На просторах всемирной паутины проникся идеями медитации.

«Очистите разум, отрегулируйте дыхание и упорядочите мысли».

Проклятый месяц. Отработает материалы по делу, доложит начальству. Заберёт детей и… к родителям в область. Никакой мобильной связи, смартфон в чугунный сейф-сарафан. Нарубит дров, растопит баньку. Дубовым веником выжжет грязь и плесень прошлого. Прожарившись, в снег: охладить крошечные порезы на коже.

«Сконцентрируйтесь на конкретной цели, подружитесь со своим внутренним миром, и вы сможете лучше адаптироваться к изменениям».

Тридцать дней. Артём решил оккупировать мансарду загородного дома и под пейзаж леса, укрытого снегом, распивать отцовский ликёр. Ансамблем старой комедии в три притопа забить трубку вишнёвым табаком, раскурить. Пустить годовые кольца дыма. Сдуть пыль с подаренного пару лет назад набора снастей. К выходным вытащить сына на зимнюю рыбалку. От мыслей о дымящем казане с ухой потекли слюни.

«Сосредоточьтесь на каждой части своего тела. Сохраняйте сознательное дыхание».

«Подумайте о своих главных целях. Что вы можете сделать, чтобы хоть на один шаг приблизиться к их достижению?».

Одни вопросы. Голова гудит. Во рту сухо, что в пустыне. Следователь периодически прикладывается к запотевшей бутылочке Borjomi. Фруктовая жевачка утратила вкус, не маскирует амбре. Константин Натанович, доктор, брезгливо морщится, но молчит. Мужская солидарность бесценна. Антона угостили анальгином, и спустя время боль водрузит белый флаг.

«И напоследок – думайте о том, что вас вдохновляет!»

Свежевыстиранная рубашка липнет к коже, впитывает кишащий бактериями пот. Смердит назло дезодоранту и туалетной воде. Нижнее бельё вокруг промежности пропиталось влагой, растирает складки. Врёт интернет: не спасает детская присыпка.

Антон и сам не помнит, как из стройного юноши-легкоатлета, выпускника юридического, он превратился в живот на ножках. Супружество, домашняя стряпня и сидячая работа. Дети, перекусы в столовой, кофе-паузы с крекерами. Да, и времени как-то не хватало на спортзал… Потом сил и энтузиазма. А ведь, чтобы избавиться от неприятного запаха придется похудеть. Чем больше жира в организме, больше водорода и метана. Грязное дыхание. Жевачка, душ, «дэйзик». Вонючий круг.

Грозовая атмосфера повисла над процедурной. Ремонт времён, когда стены выкрашивали в умиротворяющий зелёный цвет, угнетает. Запах лекарств минует ноздри, першит в нёбе. Криво отшпатлёванный потолок с матово-белыми плафоном навис, вздулся, смеётся над потугами следователя. Желтоватая плитка бликует светом единственного окна. Зарешеченное, с видом на стену с пустившей корни в кирпичную кладку пожарной лестницей. Пейзаж.

Антон поправил влажную от конденсата маску. Как ритуал извлёк из барсетки септанайзер, смочил подрагивающие ладони. Испытал силу трения, пока не стало сухо и горячо. Коронавирус, мать его. Деревянный стул, слабак, заскрипел под весом мужчины. Больная поясница подала сигнал болью, мол, я ещё жива и требую хорошего отношения. Панфилов нервно сдул пыль со стола. Не стерильно.

Нет, даже не обстановка бесит! Дурной тон работать с бодуна, но вечерний звонок случился слишком поздно. Майор праздновал выходной в компании жареных пельменей, кулинарного шедевра студенческих времен, и графина яблочной настойки.

Почему так долго? Нет, не вслух: сдержался. Непослушная нога отбивает чечетку. Антон надеется, что доктор не заметил. Седой, ростом под два метра, в квадратных очках. Дистрофичный, с длинными, как у пианиста пальцами и улыбкой Чикатило. Есть в высохшем эскулапе что-то и от Айболита, и от немецкой овчарки. Такой способен пытать подсудимых в медицинских целях, не опасаясь угрызений совести. Пусть насилует морально, в рамках закона.