Однажды, когда Корделия приходила в себя после очередного приступа головокружения, Мартин заглянул в открытые вирт-окна. Сначала мало что понял — смутили формулировки, неизвестные понятия, термины, дополнительные значения, бизнес-категории. Пришлось задействовать процессор на полную мощность, чтобы тот, подключившись к нескольким источникам, обработал пласт незнакомой информации и перевел малознакомые структуры в привычные и распознаваемые. Все оказалось не так уж и сложно. Нет, все тонкости бизнес-отношений Мартин не постиг. Для него межличностные связи и без бизнеса представлялись клубком противоречий. Но сравнить намерения двух сторон, вступающих в контрактное противостояние, мог. Чем и поспешил поделиться с Корделией. Даже обнаружил скрытую в цифрах неточность. Корделия молча на него смотрела. Потом сказала:

— Какой же ты у меня умница… Вот что я буду без тебя делать?

— А почему без меня? Я не собираюсь становиться твоей потерей. Еще одной.

— А я не собираюсь становиться твоей тюрьмой. Еще одной.

Некоторое время молчали, как бы оценивая реплики друг друга. Затем Мартин добавил:

— Что-нибудь придумаем.

— Придумаем, — откликнулась Корделия.

С тех пор Мартин занимался поступающими документами — меморандумами о намерениях, резолюциями, экспертными заключениями, бизнес-проектами — постоянно. Это стало походить на своего рода учебу. Он изучал проект, аналитические заметки к нему и высказывал свое мнение, следует ли этот проект принять к рассмотрению или отвергнуть, и почему, а Корделия выслушивала и объясняла ошибки. Пока у Мартина лучше всего получалось, если речь шла исключительно о технической стороне воплощения. Он легко просчитывал и сравнивал, черпая необходимые данные в инфранете, просматривая биржевые сводки и банковские предложения по кредитованию, а вот что касалось возможного успеха того или иного проекта, то тут он пока проигрывал.

— Ты еще плохо разбираешься в людях, — успокаивала его Корделия, — судишь слишком прямолинейно, без учета нюансов, то есть человеческих заморочек. А заморочек этих у людей превеликое множество. Проект в сфере медиа и шоу-бизнеса может иметь успех при условии, что учтет наибольшее количество этих самых заморочек, зацепит тайные струны, удовлетворит ряд подсознательных потребностей.

— Накормит всех тараканов? — вспомнил Мартин выражение одного из редакторов.

— Именно! — улыбнулась Корделия. — А ты еще не со всеми познакомился. Только с самыми крупными.

Но Мартин и не стремился постичь науку управления медиапространством. Он хотел всего лишь помочь Корделии. Вот и на лайнере, заметив, что она приготовилась изучать переброшенные на планшет документы, решительно отобрал гаджет и сказал:

— Я сам посмотрю.

Она растерялась.

— Чувствую себя Фемистоклом*.

Мартин порылся в памяти, но обнаружил только мимолетное упоминание этого исторического деятеля. Что-то такое, связанное с Древней Грецией.

— Однажды Фемистокл, правитель Афин, назвал своего сына самым сильным человеком в Элладе, — начала свои пояснения Корделия.

— Почему? Тогда же киборгов не было.

— Конечно, не было. Более того, его сын в то время был младенцем.

Мартин совсем запутался, и Корделия сжалилась.

— Сын командует женой Фемистокла, жена — самим Фемистоклом, а Фемистокл — эллинами. Из этого следует…

— Что младенец командует всеми?

— Правильно.

— А, понял. Ты хочешь сказать, что я теперь управляю холдингом?

— Что-то вроде того.

— Нет, я не управляю. Не умею. Я хочу, чтобы ты отдохнула.

Мартин отложил планшет, сел, скрестив ноги, у ее койки.

— А теперь расскажи мне, почему никто не будет искать тебя на Аркадии?

Корделия вздохнула. На несколько секунд закрыла глаза. Задумалась.

— Это не так просто, Мартин.

— Расскажи. Нам еще долго лететь.

— Ну, вероятно потому, что я плохая дочь.

— А что ты сделала плохого?

— Не оправдала надежд.

Комментарий к 7

*Фемисто́кл (ок. 524 до н. э. — 459 до н. э.) — афинский государственный деятель, один из «отцов-основателей» афинской демократии, полководец периода Греко-персидских войн (500—449 годы до н. э.).

========== 8 ==========

Корделия положила руку на живот и закрыла глаза. На несколько секунд она погрузилась в совершенно недоступный и непостижимый для Мартина мир — в мир созидания новой жизни. Он мог прочитать всю доступную в инфранете медицинскую литературу, мог назвать и подробно описать все стадии развития человеческого эмбриона, мог назвать все осложнения при родах и возможные мутации плода, но даже самая подробная информация, со всеми научными выкладками, оставляла его в статусе стороннего наблюдателя, рассчитывающего процессы в звездном ядре по спектральным всполохам.

Мартин не упускал случая посмотреть на Корделию в инфракрасном диапазоне. Он почти изнывал от любопытства и нетерпения. Это же так интересно, так увлекательно. Он наблюдает за рождением целой вселенной. Даже двух. Непостижимое чудо жизни. Из ничего, из двух клеток, видимых только под микроскопом, развивается разумное существо. И в то же время терзался тревогой и подспудным страхом. Тем самым, о котором ему часто рассказывала Корделия, страхом потери. Чем больше любишь кого-то, тем больше боишься его потерять.

— Прежде всего, — заговорила Корделия, — я не родилась мальчиком.

О том, что у Корделии есть мать, Мартин узнал далеко не сразу. Это случилось уже на Новой Москве, вскоре после того, как состоялось поглощение «DEX-company». Корделия была очень занята, изучая поступающие на ее электронный адрес документы. Основные работы осуществлялись через независимые аудиторские фирмы, привлеченные к проверке и пересмотру всех соглашений и контрактов перекупленной корпорации. На имя главы холдинга поступали сухие цифры итогов.

Корделия часами следила за бегущими в вирт-окне строками, изредка притормаживая столбцы, чтобы развернуть убранное под кат примечание. Мартин, в то время еще не освоившись окончательно и остро переживая свою отстраненность, находился где-то поблизости, изнывая от желания быть допущенным и доказать свою полезность. Да, он еще мало что понимает в этом сложном человеческом мире. Он еще только ребенок в едва очерченных границах личности. Он учится взаимодействовать, преодолевать и контролировать. Пока он только наблюдает, счастливый уже тем, что хозяйка… нет, уже не хозяйка, блок подчинения заархивирован… его человек здесь, с ним, в безопасности, что опасность миновала, и он снова, по утрам открывая глаза, прислушивается к звучанию любящего, гармоничного мира. Вероятно, то же самое испытывают выздоравливающие, когда боль отступает, а тело вновь обретает способность к полноценному движению. Он наблюдал за ней, своим человеком, пытаясь по легкому мимическому сдвигу разгадать ее мысли, ее настроение, предвосхитить за доли секунд подступающие радость или досаду.

— Ты чего? — спросила однажды Корделия, поймав его взгляд.

— Смотрю.

— И что видишь?

— Тебя. Ты все время меняешься.

Она удивилась.

— Разве? Я этого не чувствую. Ничего не происходит. Я работаю. Просматриваю отчеты. Скучно, буднично.

— Это тебе так кажется. Потому что ты не видишь себя со стороны. А я вижу.

— Неужели так интересно?

Мартин кивнул.

— Очень.

То, как она изменилась, заметил бы и человек. Корделия развернула какой-то документ. Брови у нее поползли вверх. Она присвистнула.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоился Мартин.

По символу в верхнем правом углу вирт-окна он идентифицировал отправителя. Авшурская адвокатская контора «Майерс, Голдман и Ко». Но в этом нет ничего удивительного. Корделия ежедневно получала письма с их логотипом. Далее шел стандартный формуляр выставленного счета. Четырехзначные числа. Мартина встревожил стилизованный кадуцей. Что-то связанное с медициной. Неужели Корделия все еще нездорова? Но тут она произнесла загадочную фразу.

— Матушка в своем репертуаре.