Наверное, именно поэтому я захожу в орфейню «Роса. И_рис». Не то чтобы мне так уж нравилась ня-кухня, зато я здесь раньше никогда не бывал. А значит, перспектива безмятежного завтрака вырисовывается вполне отчетливо. К тому же и интерьер не вызывает раздражения. Лаконичный, без пестроты и душной экзотики: штук десять столиков из тонкого промхитина, который выглядит точь-в-точь, как бумага. На светло-серых стенах – цепочка маленьких черно-белых рисунков. Если присмотреться к ним повнимательнее и проследить последовательность, можно понять, что это довольно суровое, но красивое моралите, где Щедрость борется со Скупостью, и в конце концов побеждает. Многолапая кулинарная мехимера киноварно-красного цвета завершает картинку.
Может, не вполне идеально, но придираться я не настроен. Наугад выбираю из меню нечто с овощами и витиеватым названием: «То, что осень вплетает в волосы ветра». Не слишком дорогое. Респы, которыми снабжают меня родители, уходят быстро, а свои у меня вряд ли заведутся, пока я не стану действующим мехимерником.
Людей для утреннего времени многовато. Неужели Мантикорьевск накрыла очередная волна ня-любви? Или у лаконичных интерьеров больше поклонников, чем я предполагал?
И только когда панели на одной из стен с легким треском раскрываются стилизованным цветком и превращаются в сцену, я понимаю, что ожидается представление. В орфейнях это обычное дело – но, как правило, вечерами. Очевидно, «Роса. И_рис» решила прогнуться в поклоне перед любителями завтракать красиво. Может, я к таковым и не отношусь, но небольшое развлечение в качестве добавки к пресноватому, надо сказать, кушанью меня вполне устраивает.
Ровно до того момента, как на сцену выходит Слава Па.
Вот и все, хрупкой почти-идеальности этого утра настал каюк.
Мне даже просто знакомые лица видеть не очень хотелось. А это – не просто знакомое лицо. Это жалкое лицо слизняка, который обязательно вздрогнет и спрячет ладони в рукава, если меня заметит. Пока, правда, не замечает. Слишком занят настройкой чего-то архаичного, но явно предназначенного для извлечения звуков. А потом – игрой на этом инструменте. И пением.
Как ни странно, больше в орфейне ничего не происходит. Ни тебе тщательно выстроенной цепочки сменяющих друг друга запахов, ни блуждающих по стенам многозначительных бликов и мерцаний. Ни даже танцующих на стойке фантомных журавликов.
Просто тощее существо и доска с натянутыми на нее струнами, из которых оно старательно выщипывает, выглаживает и выстукивает музыку.
Но вот голос…
Наверное, все дело в его голосе.
На меня почти сразу накатывает ощущение, что в нем звучит равнина, покрытая жесткой бурой травой. И стремительно текущие над этой равниной облака. И поджарая улыбчивая тень, которая неспешно приближается от горизонта.
Меня передергивает.
Я пытаюсь вслушаться слова – но они оказываются совсем не о том. Какой-то огонь, какой-то пепел, какой-то учитель. И слезы, кто бы сомневался. Ничего общего со сдвоенным блеском улыбки и маленького острого ножика.
И все же ледяные муравьи ползут по моему загривку. А значит, что-то общее есть.
Кто сказал, что неизбежность всегда подходит тяжелым каменным шагом? Вот же, у нее упругая шелестящая походка. И светлый рептильный взгляд. А вот падают капли-минуты. Прямо по лбу. И в каждой заключено то, что невозможно вытерпеть. Только, оказывается – возможно…
Но как Па может об этом петь, если с ним ничего подобного не случалось?
Или… случалось? И случается каждый раз, когда он встречается со мной?
Нет, нельзя сравнивать. Я не такой, как тот. Да, я люблю злые шутки, я бешу, я вывожу из равновесия… Но хладнокровное живодерство – это же не про меня?
Нет, не хочу об этом. Потом.
А лучше – никогда.
Так значит, Па – орф? Почему же тогда он так часто проваливает хомопластику?
Мне вспоминается, как беспомощно он пытался связать хотя бы два-три движения на том практикуме и как все рассыпалось. Я тогда обвинил его в издевательстве над музыкой, но сейчас… Сейчас я бы сказал, что он издевается с помощью музыки.
Я оглядываюсь по сторонам. Смотрю, как реагируют на это выступление другие.
Вот сутулый, как будто прячущий под рубашкой недоразвитые крылья, мужчина рассеянно чешет нос.
Вот девочка сидит с закрытыми глазами и нервно пощипывает запястье.
Вот внезапно моя будущая коллега, белокурая и темноглазая Марта Вай_Нон. Лениво ковыряется в тарелке и смотрит поочередно то на сцену, то на свой развернутый кубик.
Л-л-лысый мантикор, выбрался, значит, позавтракать в тихом спокойном месте… А тут как будто филиал Кормушки!
Вот две кумушки неопределенного возраста переглядываются, посылая друг другу беззвучные сигналы: «Ого!» – «Да не то слово!».
Вот парень, похожий на ушастого раскосого кошака, наворачивает стеклянную лапшу с таким аппетитом, что мне одновременно и тошно, и завидно.
Похоже, для большинства это все-таки просто музыка. Просто песня.
Меня же голос Славы Па продувает насквозь. Недавнее умиротворение стремительно прокисает, горчит и сворачивается. Мысли становятся какими-то… тухлыми.
Как будто я-второй довел-таки свою работу до конца и оставил меня лежать на жесткой бурой траве. Падалью, которая осознает, что она – падаль.
Почему я до сих пор сижу и слушаю? Прикрыв глаза переплетенными пальцами и чувствуя, как они подрагивают. Позволяя бесцеремонной музыке сдирать корочки с того, что и зажить толком не успело. А, может, никогда и не…
Я не додумываю до конца. Вместо этого поднимаюсь, наконец, влезая попутно локтем в недоеденные овощи. И сбегаю из «Росы. И_риса», куда столь мудро не ступала раньше моя нога.
Лучше уж Песочница – отстраненная, предсказуемая, живущая по графику. Давно исчерпавшая все способы меня разочаровать.
Перед лекторием, где проходит занятие по органической химии, мы пересекаемся с Инхо. Он коротко кивает, я киваю в ответ. Маленькие жесты доброй воли, скрепляющие не самый надежный союз. В остальном пульс учебного дня бьется ровно и знакомо.
Пока я не решаю заглянуть на практикум по каллиграфии.
В моем расписании он отмечен, как необязательный – то есть, его можно пропустить, не рискуя потерять баллы. Но каллиграфия всегда меня уравновешивала. А начало дня выдалось такое, что после него как раз хотелось слегка уравновеситься.
Если бы я подумал чуть подольше, то наверняка вспомнил бы, что утренний кенарь Слава Па тоже любит каллиграфию. И практически никогда ее не прогуливает.
Впрочем, и сейчас, когда я замечаю среди других студентов его нелепую прическу и бледное вытянутое лицо, еще не поздно уйти. Но сбегать отовсюду, где он появится… глупо, трусливо и не похоже на меня.
Хотя он, пожалуй, был бы только рад. Наши глаза встречаются, и Па автоматически втягивает руки поглубже в рукава.
Я увожу взгляд в сторону. Вытаскиваю многоразовый лист из середины стопки. Долго и придирчиво выбираю перо. Толщина, жесткость, легкость – все должно соответствовать настроению. Мне срочно требуется немного отрешенности. Исключенности. Чтобы перо вывело меня из круга суеты и поставило в тихий угол. Или нет, не в угол – в белое снежное поле, по которому танцует черный ветер. Свивается в кольца, замедляется, останавливается совсем, рассыпается брызгами, бросается сломя голову то в одну, то в другую сторону, крутится, выкидывает коленца, снова притихает, скользит широкой лентой, все более неспешный, все более утомленный, рассеянный… И, наконец, иссякает.
Сплясано, надо признать, головокружительно и весело. Ни разу черный ветер не сгущается в улыбчивую тень с ножиком. Ни разу не пинает меня по сердцу каким-нибудь иным образом.
Ну а каллиграфия, как я и ожидал, из этого танца выходит посредственная. Даже чуть хуже обычного. В конце концов, я ведь мехимерник, а это забава скорее для орфов.
Кстати, о них. Ментор Ася Талатта уже давно прохаживается между нами. Лишь чуть-чуть обогнавшая годами своих студентов, буйнокудрая и пышноплечая – пышногрудая, кстати, тоже, – изобильная также бедрами и тишиной. Эта тишина и сейчас свободными складками спадает поверх виноцветного платья прямо до самых ее пяток. Возможно даже изящных и перламутрово-розовых, но в данный момент сокрытых в монументальных буутах со светящимися подошвами. Периодически она наклоняется, омывает кого-то пеной кудрей и берет исписанный лист короткими пальчиками – для последующего обсуждения.
