Другие, молодые люди двадцати пяти — тридцати, поражавшие своей элегантностью, принадлежали к Лиге мстителей; казалось, ими владела мания убийства, безумный смертоносный порыв, неутолимая жажда крови, и, получив приказ, они приканчивали без разбора и друга и врага; это был своего рода промысел: они орудовали с холодным расчетом, и когда им предъявляли кровавый вексель, они тут же расплачивались головами якобинцев.

Третьи были юноши от восемнадцати до двадцати лет, почти дети, вскормленные, как Ахилл, костным мозгом диких зверей или, как Пирр, — медвежатиной; их можно было сравнить с начинающими разбойниками Шиллера или с подручными вольных судей святой Феме. Такие необычайные поколения являются на свет после великих потрясений, как титаны появились из недр хаоса, гидры — после потопа, как грифы и вороны слетаются на поле битвы после побоища.

Это было само Возмездие, призрак с лицом бронзового изваяния, невозмутимый, безжалостный, непреклонный…

И этот призрак действовал среди живых; входил в раззолоченные гостиные, подавая знак взглядом, движением руки, кивком головы, и молодежь следовала за ним.

«Иные юнцы, — говорит автор, у которого мы почерпнули эти почти никому не известные, но правдивые подробности, — прерывали партию в буйот, не дав партнеру отыграться, вскакивали из-за стола и отправлялись в карательную экспедицию».

Для периода террора характерно невиданное бесстыдство в одежде, чисто спартанская простота в пище и глубочайшее презрение одичалого народа ко всякого вида искусствам и зрелищам.

Термидорианскую реакцию, напротив, характеризует элегантность, изысканность, пышность; тогда, как и в царствование Людовика Пятнадцатого, утопали в роскоши, предавались всевозможным наслаждениям, но теперь ко всему этому прибавилось роскошество мщения и наслаждения кровью.

Это молодое поколение окрестили «молодежью Фрерона», или «золотой молодежью».

Почему именно Фрерону, а не кому-либо другому, выпала такая странная и роковая честь?

Не берусь вам ответить на этот вопрос: мои разыскания (а люди, знающие меня, подтвердят, что когда я ставлю себе какую-нибудь цель, то не жалею сил), — мои разыскания на сей раз ни к чему не привели.

То был каприз моды, а мода — богиня еще более причудливая, чем фортуна. Едва ли современные читатели знают, кто такой был этот Фрерон, и Фрерон, над которым издевался Вольтер, более известен, чем патрон этих элегантных убийц.

А между тем эти два Фрерона были в тесном родстве: Луи Станислас был сыном Эли Катрина, который умер в припадке гнева, когда издававшаяся им газета была закрыта хранителем печатей Мироменилем.

Сын, возмущенный несправедливостями, жертвой которых стал его отец, сначала горячо уверовал в идеи революции и вместо газеты «Литературный год», задушенной в 1776 году, стал издавать в 1789 году газету «Оратор народа». Он был послан на Юг в качестве чрезвычайного уполномоченного, и в Марселе и Тулоне до сих пор еще помнят совершенные им зверства.

Но все это было им позабыто, когда 9 термидора он выступил против Робеспьера и помог свергнуть с престола Верховного Существа воссевшего там гиганта, который из апостола стал богом. Но Фрерона отвергла Гора и бросила его на растерзание тяжелым челюстям Моиза Бей ля. Потом Фрерона с презрением прогнала Жиронда и предоставила Инару его проклинать. По словам свирепого и красноречивого оратора от Вара, Фрерон, нагой и покрытый проказой преступлений, был принят, обласкан, взлелеян термидорианцами. Затем из их лагеря он переметнулся в лагерь роялистов и, как это ни странно, оказался во главе молодых рьяных мстителей, потакая их бешеным страстям и пользуясь бессилием закона.

Морган с трудом пробирался в толпе этой «золотой молодежи», этой «молодежи Фрерона», жеманно картавившей, сюсюкавшей и то и дело клявшейся честью.

Надобно сказать, что вся эта молодежь в своих костюмах, связанных трагическими воспоминаниями, была все же охвачена безумным весельем.

Это трудно понять, но это факт.

Попробуйте, например, объяснить «пляску смерти», которая свирепствовала в начале пятнадцатого столетия, напоминая современный бешеный галоп, под управлением Мюзара; хороводы кружились по кладбищу Убиенных Младенцев, и среди могил валились бездыханными пятьдесят тысяч зловещих плясунов…

Морган явно кого-то разыскивал.

Но вот его остановил молодой щеголь; он только что погрузил красный от крови палец в серебряную вызолоченную табакерку, которую протягивала ему очаровательная «жертва»: на его изящной руке только этот палец не был умащен миндальной пастой. Он собирался было рассказать про удачную экспедицию, в которой он окровавил себе палец, но Морган улыбнулся ему, пожал другую его руку, затянутую в перчатку, и бросил:

— Я кое-кого ищу.

— Спешное дело?

— Соратники Иегу.

Молодой человек с окровавленным пальцем пропустил Моргана.

Тут ему преградила дорогу восхитительная фурия (как выразился бы Корнель), у которой волосы вместо гребня поддерживал кинжал с тонким, как игла, острием.

— Морган, — начала она, — вы здесь красивее, храбрее всех и достойнее всех любви! Что вы ответите молодой женщине на эти слова?

— Я отвечу ей, что люблю и мое сердце слишком мало, чтобы вместить два предмета любви, да еще и предмет ненависти.

И он продолжал свои розыски.

Внезапно его остановили двое молодых людей, которые горячо спорили, причем один утверждал: «Это англичанин!», а другой: «Это немец!»

— Клянусь честью, — сказал один из них, — вот человек, который может разрешить наш спор!

— Нет, — отвечал Морган, пытаясь прорваться сквозь эту преграду, — я очень спешу.

— Одно только слово, — попросил другой. — Мы с Сент-Аманом держали пари: он говорит, что человек, которого судили и казнили в Сейонском монастыре, был немец, а по-моему, англичанин.

— Не знаю, — ответил Морган. — Меня там не было. Обратитесь к Эктору, — в тот день он был председателем.

— Так помоги найти Эктора.

— Лучше вы мне скажите, где Тиффож, — я его ищу.

— Вон, в глубине зала, — и молодой человек указал туда, где лихо отплясывали кадриль. — Ты узнаешь его по жилету; его панталоны тоже заслуживают внимания, и я непременно закажу себе такие же из кожи первого же матевона, который мне попадется!

Морган не стал расспрашивать, чем замечателен жилет Тиффожа, какого фасона и из какой материи его панталоны, заслужившие одобрение такого знатока мод, как его собеседник. Он устремился в указанном направлении и увидал нужного ему человека, исполнявшего «па д'эте», столь замысловатый и столь причудливого плетения (да простят мне этот технический термин!), что казалось, будто он был пущен в ход самим Вестрисом.

Морган подал знак танцору.

Тиффож вмиг остановился, отвесил поклон своей даме, отвел ее на прежнее место, извинился, что должен отлучиться по спешному делу, и, подойдя к Моргану, взял его под руку.

— Вы его видели? — спросил Тиффож.

— Я только что от него.

— И вы передали ему письмо короля?

— В собственные руки.

— Он его прочел?

— Тут же.

— И дал ответ?

— Два ответа: один устный, другой письменный, но по существу это одно и то же.

— Письмо при вас?

— Вот оно.

— Вы знаете его содержание?

— Это отказ.

— Решительный?

— Решительнее быть не может.

— Ему известно, что, обманывая наши надежды, он становится нашим врагом?

— Я сообщил ему об этом.

— А что он ответил?

— Ничего, только пожал плечами.

— Каковы, по-вашему, его намерения?

— Об этом легко догадаться.

— Не задумал ли он прибрать к рукам власть?

— Похоже, что так.

— Власть, но не трон?

— Почему бы и не трон?

— Он не осмелится стать королем!

— О, я не уверен, что он станет именно королем, но не сомневаюсь, что он кем-то станет.

— Но, в конце концов, он всего лишь «солдат удачи»!

— В наше время, милый мой, лучше быть сыном своих трудов, чем внуком короля.