И, действительно, это был небольшой постоялый двор: несколько двухэтажных домиков, косая потёршаяся вывеска на заборе, заваленная сеном конюшня с тремя лошадьми на привязи и небольшим кривоватым не особо породистым что-то усердно жующим мулом в углу. Барду подумалось о том, как, стало быть, хорошо все это выглядело лет эдак пятьдесят назад, когда было только-только построено. Скорее всего, раньше здесь пролегали какие-то важные маршруты, раз появлялись такие богатые места. Теперь, видимо, поток людей сократился и денег на содержание стало совсем мало.

Лютик грузно навалился на тяжелую дверь и, поспешив, практически ввалился в располагавшуюся по центру таверну. Сейчас бы сожрать чего, кинуть корчмарю пару монет за комнату да завалиться спать.

За стойкой стоял смуглый широкоплечий детина и с крайне смурным выражением на лице отсчитывал что-то из большого кошеля. Видимо, дневную прибыль. По темным углам сидело несколько мрачноватых путников, лиц которых было не разглядеть. У украшенной выцветшим гобеленом стены устроилась небольшая веселая компания, увлеченно играющая в гвинт. Лютик заозирался, подходя к столу.

— Осталось чего за день? — привыкший делать вид, что он альфа, Юлиан нагловато побарабанил пальцами по столешнице, привлекая внимание недовольного хозяина.

— Смотрит-ка — бард, — внешне детине, казалось, было лет сорок. Альфа, пахнущий словно какие-то целебные мази — эвкалиптом. Приятного мало. Не особо симпатичный: нос крупный, с горбинкой, немного свернутый влево, из-за чего говорил мужчина гундосо; глаза — глубоко посаженные, темные, под густыми чернющими бровями; плечи крупные, покатые. — Сыграешь? — он закинул тряпку на плечо.

— Утром, если дашь еды, воды и комнату для сна, — Лютик постарался выдавить самоуверенную ухмылку, но от усталости вело. Корчмарь странно на него посмотрел и задумчиво прищурился. — Весь день на ногах, уже сам себя не помню.

— Будешь хорош — урежу плату в треть и верну твои чеканные.

Парень хмыкнул, — «чеканные», — рассеянно кивая, и задумчиво уставился в столешницу, дожидаясь еды. Это было странное предложение, но в их странствиях случалось и подобное. Иногда с бардов плату вообще не брали, если те угождали публике. Правда, бывало такое редко, да и мужик этот не особо был похож на любителя баллад.

Лютик прикрыл глаза, пытаясь прийти в себя после столь длительного марш-броска, за который он, напуганный перспективой ночевки в горах, ни разу даже не отдохнул. Находиться рядом с альфой было тяжело, несмотря на то, что тот даже не был в его вкусе. За все эти годы альфы у него были всего пару раз, да и то давно и как-то очень скомкано и непонятно.

Напряжение тогда несколько снялось, но психологического удовлетворения так и не сыскалось, поэтому расстроенный бард практически утратил какую-либо надежду найти свою «истинную» любовь и обрести спокойствие. Все земли были наслышаны о том, что автор многочисленных баллад и поэм о Геральте из Ривии — альфа, причем «тот самый» — из гулящих налево и направо. Так что, если он начнет потакать своим инстинктам, слишком уж велик будет шанс опростоволоситься и раскрыться. Только вот даже при таких обстоятельствах больше всего его всегда волновало то, насколько быстро в таком случае Геральт бы от него избавился. Лютик многое бы отдал, чтобы попробовать того на вкус, но в итоге, раскрывать свою настоящую сущность даже не потребовалось — его отправили восвояси и без этого.

— Все, что осталось.

Перед бардом поставили приятно пахнущие холодные щи с бесформенным куском хлеба на краю тарелки и глиняную кружку с водой. Усталость брала свое, но ложиться с пустым желудком не хотелось, поэтому бард принялся активно налегать на довольно скудный после таких горных переходов ужин.

— Откуда идешь? — корчмарь оперся локтями о стойку, от его взгляда Лютику стало неуютно, но, сглотнув ком в горле, он все же ответил.

— Путешествую, — парень отмахнулся, с каждой секундой от сократившейся дистанции ощущая себя все более некомфортно.

— Прямо так? Ни коня, ни оружия?

Бард замер, выдержанно отвечая на чужой взгляд.

— Тебе почем знать, что за оружие у меня с собой?

Корчмарь как-то сально ухмыльнулся.

— Один идешь?

Теперь Лютик начал смутно ощущать постепенно нарастающую панику. Что-то было не так. Мысленно он принялся судорожно высчитывать дни.

— Друга жду, — соврал трубадур, ощущая, как по позвоночнику растекается липкий холодок, но внешнее сохранил спокойствие, хотя только слепой бы не заметил то, как парня сковало.

«Течка…»

— О? Друга? — прозвучало так мерзко, словно ему засунули в ухо язык. Лютика едва не передернуло.

— Ходили убивать дракона в горы.

Альфа криво ухмыльнулся — явно не поверил. Ха, драконы, скажешь еще, балладщик!

— И что же? Ты тоже убивал? — как-то совсем насмешливо, словно говоря с ребенком, склонил он голову набок, немигающим взглядом буравя чужое лицо.

Лютик часто заморгал, ощущая, как сдавливает горло.

Забыл. Забыл принять подавители.

«Идиот».

— Убивать драконов — не менестрельское дело, — голос подвел. Юлиан быстро прикончил еду, опрокинул в себя воду и, рассчитавшись и кинув несколько монет за комнату, подхватил лютню. Колени дрожали. — Не находишь, друг? — он выхватил из чужих пальцев ключ.

Мужчина не ответил, лишь повел носом и проводил барда пытливым прожигающим взглядом.

На улице никого не было — только лошадиные всхрапывания доносились из конюшни. Лютик глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Его все еще мелко трясло. Около минуты он стоял неподвижно, вслушиваясь в давящую тишину близкого леса и подавляя в себе глупейшее желание сбежать и заночевать где-нибудь в чаще. Если бы это был лишь страх, то ему было бы намного проще. Только вот тянущие спазмы внизу живота говорили об обратном.

Решившись, Юлиан бегом пересек широкий постоялый двор и вошел в соседнюю пристройку, поднимаясь на второй этаж.

В крошечной комнате было душно и затхло, но открывать окно было категорически нельзя — усилившийся запах начнет просачиваться во двор и привлечет ненужное внимание. Лютик прекрасно знал, насколько редко забираются в такие закрома родины омеги. За годы странствий омег они с ведьмаком видели лишь в деревнях — то есть местных — да в борделях, в которые нелегкая периодически по огромному количеству разных причин да поводов заносила многих несчастных. В деревнях омег отдавали из семьи сразу после первой течки. То есть, у ровесников Лютика могло быть по три или даже четыре ребёнка. Барда от таких депрессивных картин всего аж перекореживало. Еще в — уже, черт возьми, далекой — юности его бунтовавшая натура стремилась вычернить, вскрыть этот не устраивавший его миропорядок, однако то ли делал он это как-то неправильно, то ли публика была неблагодарной, но затею пришлось оставить, как и остросоциальные темы, в покое.

Однако за десять лет так ничего и не изменилось: большинство омег — неважно, женщин ли, мужчин (которых было в разы меньше, как и женщин-альф) — дальше, чем в соседнее село, носу не казало. Слишком же смелые странствующие часто заканчивали либо смертью, либо в койках публичных домов. Кто-то, правда, как и Лютик, попросту скрывал свой запах, но встречались ли ему такие, он не знал. В основном, Юлиан был уверен, если и встречались, то изначально это была так называемая городская золотая молодежь, как и сам бард, бегущая от незавидной участи насильных замужеств. Омеги, по умолчанию, наследства не получали, разве только глава семьи решал внести изменения в завещание, что бывало крайне редко.

Лютику в этом не повезло.

Парень запер дверь на засов, снял и отложил лютню в сторону и, сев на кровать, принялся копаться в своей небольшой дорожной сумке в поисках подавителей, что в освещенном лишь слабо горевшей на столе свечой помещении оказалось делом не из легких.

«Нет…»

Юлиан шумно вдохнул, ощущая, как сердце ухает куда-то вниз. Он хотел закупиться в ближайшем городе, но из-за появления Йеннифер их маршрут перестроился, и они с Геральтом сделали огромный крюк по горам. Последнего пузырька должно было хватить на пару недель.