«Почему всякий раз, когда я оказываюсь в дерьме, ты накидываешь сверху?»

Лютик крутил их последний разговор в голове уже долгие часы.

Трубадура нужно было уметь терпеть. Геральт этого не умел. Он часто бывал с ним не очень вежлив и тактичен, правда, чаще всего это выражалось не вербально — в его скованных движениях, взгляде, но воспринималось Юлианом, скорее, как дедовское ворчание. Физически Геральт, конечно же, выглядел лет на сорок, не больше, но ни для кого не было секретом то, насколько давно ведьмачий цех выпустил из своих дверей последнего воспитанника. Белого Волка было сложно осуждать за угрюмость и молчаливость, поэтому Лютик этого не делал, но, притянутый его силой и каким-то несколько драматичным обаянием, прилип как банный лист к заднице и никак не хотел оставить в покое. И, конечно же, не потому, что ему самому было крайне одиноко, и он был способен это чувство понять. Конечно же, не потому.

Ведьмак вообще большую часть времени казался зацикленным на каких-то своих внутренних мыслях и чаяниях, хотя иногда барду думалось, что в голове у ведьмака на самом деле царила медитативная тишина, которую чисто физически не способный промолчать Лютик каждый раз бестактно нарушал. Геральт, кажется, все-таки искал спокойствия, хотя его убежденность в том, что не для ведьмаков это пресловутое спокойствие было придумано, окружало его мифическим образом великомученика.

Лютик считал, что самоотверженно помогал ему держаться на плаву. За эту чрезмерную самоуверенность, собственно, он в итоге и поплатился.

Возвращаться было сложно. Идти тем же маршрутом оказалось невозможно, а о других путях бард попросту не знал, поэтому, погрузившись в свои мысли, быстро заплутал и теперь ступал по каменистому перевалу, так сказать, на-дурачка, содрогаясь от мысли о том, что окажется запертым на этой ветреной скалистой местности на ночь или даже навсегда. Перспектива умереть в одиночестве вызывала у Юлиана настоящий животный ужас.

У него не было никакого снаряжения: ни оружия, ни даже легких доспехов, ни физической подготовки. Он всегда путешествовал в компании тех, кто мог его защитить: барды нуждаются в защите существ, знающих, как держать в руках клинок. Сейчас, переволновавшись и приняв опрометчивое решение, он сам пошел искать себе верную смерть. Но остаться Геральт бы ему не позволил. Это читалось по его глазам. Это был не тот случай, когда можно было навязаться следом. Бард отступил.

Лютик предполагал, что, скорее всего, Ведьмак, поглощенный в тот момент своей болью, не подумал о том, что его друга на дороге может ожидать смерть или что похлеще, но, возможно, Белый Волк даже не предполагал, что бард, действительно, просто соберет свою немногочисленную поклажу и уйдет.

Опускался вечер, парень кое-как продрался через ветвистую заросшую тропу и нашел относительно безопасный спуск вниз, горестно думая о том, что все, кто были с ними в походе на дракона и остались в живых, уже тысячу раз покинули это треклятое место, один он — беспомощный и уставший – был вынужден плутать по горам и искать выход. Совершенно один. Да его простой барсук загрызть способен, что уж говорить о хищниках пострашнее.

Но было тихо.

«Пока тихо», — напомнил себе Лютик.

Теперь они вряд ли увидятся снова. Разве что, случайно. Оба они часто колесили по крупным городам, поэтому регулярно сталкивались в самых неожиданных местах, несмотря на то, что из-за подавителей Геральт даже не знал его истинного запаха. Его у Лютика, истерзавшего свое тело специальными снадобьями, уже почти не осталось, он ощущал себя стерильным как спирт. Альфы не чувствовали запахов других альф, поэтому обман раскрыт не был. Зелья-подавители глушили большую часть феромона и деструктивно влияли на организм, но быть омегой в далеких странствиях и пахнуть чертовски опасно. Опасно открываться спутникам, опасно пить и ночевать в тавернах. Лютик по личному опыту знал, что контролировать себя альфы вполне себе в состоянии, но какой был в этом смысл, если за стенами крупных городов всегда творился полнейший беспредел? Одним изнасилованием и убийством больше, одним меньше. Никто не заметил бы никакой разницы.

Геральт так и не узнал, что Лютик омега.

В какой-то мере парень даже был этому рад. Ему из чистой гордости не хотелось, чтобы к нему привязались из-за его пола. Однако с каждым годом нейтрализованные подавителем «сухие» течки переносились все тяжелее и тяжелее. Всё было легко списать на временное недомогание, но цикл сбивался, они приходили чаще вместе с жаром и рвотой. Искать кого-то, находясь под маской альфы, было практически невозможно, а открываться Геральту, который даже так его воспринимал не больно-то и серьёзно, Юлиан боялся. Да и как бы это выглядело?

— Привет, Геральт, мы знакомы много лет, но мне надо срочно перепихнуться, потому что я устал дрочить на тебя за стеночкой, слушая, как ты трахаешь очередную проститутку, — ворчал себе под нос тот, сражаясь с кустами и, наконец, спускаясь с горы. — Чудесно, дорогой друг! — бард пнул небольшой камень, в вязкой полутьме оглядывая выросшую перед ним внезапно из вечерней мглы чащу леса. — Да, идти в лес сейчас, конечно же, ни разу не опасно, Лютик, — но он поджал губы и упрямо поплелся по небольшой, но заметно выделяющейся вытоптанной дорожке, надеясь наткнуться на трактир, а, возможно, выйти на дорогу и там прибиться к каким-нибудь случайным путникам или обозу.

Все было настолько плохо, что Лютик даже запаха своего не знал. Стоило прийти первой течке, он тут же стал глушить свой организм всякими магическими средствами. Да и себя унюхать было невозможно, поэтому приходилось как-то высчитывать, держать в голове, считать дни и пить подавители заранее, благо, работали они сильно и долго.

Но за все приходится платить: Лютик предполагал, что полностью уничтожил свою репродуктивную систему, но нельзя сказать, что такая перспектива его сильно напугала, поэтому метания Йеннифэр вызывали у него снисходительное недоумение. Хотя, о чем он только не думал в дни и ночи течек, когда, несмотря на подавитель, готов был лезть на стену и, как портовая шлюха, раздвигать ноги перед первым встречным альфой. Но оказывался вынужден лишь неловко переминаться за спиной ведьмака, договаривающегося со всякими шокающими кметами насчет очередного заблудившегося гуля. В такие моменты Лютик был особенно рассредоточенным и уязвимым, за что пару раз получал от едва успевавшего вытащить его с того света Геральта выговоры, а однажды — удар в живот, от которого из-за усиливавшегося от гнева чужого запаха едва не спустил от перевозбуждения в штаны.

За годы он научился держать себя в руках и подавлять инстинктивное блядство. Иногда действительно приходилось терпеть течку, перенося все это истязание на ногах. Рядом с ведьмаком Юлиан ощущал себя очень сильным, способным вынести что угодно. И он выносил.

— О, черт… — сейчас же ему хотелось просто сесть на траву в темноте у дерева и заорать дурниной на весь лес, но привлекать к себе внимание местных упырей было делом глупым. К самоубийству Лютик был пока не готов, но с каждым днем ему казалось, что рано или поздно он решится. Только вот барду не хотелось, чтобы кто-то чувствовал за это вину. Тем более Геральт, сделавший для Юлиана больше, чем кто-либо другой. Это Лютику не сиделось на жопе ровно, это он сбежал из дома, это он начал пить подавители с первой течки. — Трус, — гневно зашипел на себя трубадур и замер, вглядываясь в темноту.

Лютик шел по лесу уже не меньше часа, дёргаясь и вздрагивая от любого шороха. Это помогало отвлечься от той внутренней горечи, от которой хотелось едва ли не рыдать. Уж лучше паниковать и бояться, чем мотать на кулак сопли и жалеть свою несчастную, кинутую на произвол судьбы задницу. От страха побаливал живот, да и не ел Лютик уже, как минимум, сутки. Он, конечно, был довольно выносливым, но уж точно не стальным.

Уже жалея о том, что сунулся в лес в темное время суток, бард поправил лютню и тяжело сглотнул, поведя носом. Запах леса перемежался с чем-то новым. Где-то неподалеку явно были люди. Он ускорил шаг. Через пару-тройку минут на фоне белого диска луны замаячил дымок. Парень улыбнулся, понимая, что, судя по всему, ему повезло и впереди трактир. В любом случае, кров на ближайшую ночь он найдет точно.