Он широко развел руками, показывая свой товар, но я отрицательно покачал головой. Тогда он нагнулся над прилавком, без слов забрал у меня тюльпаны, которые, думаю, были нисколько не хуже, чем у него, и небрежно бросил их в ящик позади себя. Из стоящих в стеклянных банках с водой гвоздик придирчиво отобрал несколько штук и протянул мне:

– Возьми! Вот теперь порядок. Такие цветы не стыдно дарить.

– Спасибо, Кальо! – поблагодарил я эстонца.

– Не стоит, – отмахнулся он. – Может быть, где-нибудь вместе поужинаем?

– Не могу. Мне надо встретиться с одним человеком.

– Ну, и прекрасно, – воскликнул Кальо, – тогда поужинаем втроем.

– Думаю, это у нас не получится.

– А-а, – заговорщически подмигнул он, – подозреваю, что этот человек – женщина.

– Ты правильно подозреваешь, – улыбнулся я.

– Что ж! Желаю удачи! Вечером увидимся!

– Обязательно…

Теперь я пытаюсь вспомнить, какие мысли и чувства наполняли меня в минуты ожидания её у речного вокзала, обращаюсь к памяти, прислушиваюсь к сердцу, что оно скажет. Думаю о том, почему я решился на эту поездку. Чего ждал от неё? На что надеялся? Оборвать последнюю нить к прошлому, встретившись, вместе, по обоюдному согласию, отречься от минувшего, похоронить в общей могиле её и мою боль? Но что там ни было, многие наивные помыслы и даже мечты мгновенно разбились вдребезги, когда я ступил на перрон её города. Осталось лишь одно-единственное желание – увидеть её, а там будь, что будет.

Её я заметил еще вдалеке, хотя и не знал, с какой стороны она должна подойти. В белом расстегнутом плаще, с распущенными волосами она торопливо пересекала площадь, с беспокойством поглядывая по сторонам. Я шагнул навстречу и в волнении не заметил её протянутой руки. Мы долго молча смотрели друг на друга, словно пытались понять, что изменилось в нас за прошедшие годы. Глаза её лучились потаенной радостью, в них играли такие знакомые мне огоньки. Она была всё та же, дорогая и единственная, но теперь отчаянно далёкая от меня.

– Я рада, что мы опять вместе, – тихо произнесла она, перебирая в руках гвоздики.

Она отпросилась с работы всего на несколько минут и потому очень спешила. Может быть, для нас это было и лучше: пусть уляжется волнение, надо было успокоиться. Я проводил её до работы, и мы условились в семь часов вечера встретиться на том же месте у речного вокзала.

Никогда за последние годы я не чувствовал себя таким счастливым, как тогда. Несмотря на то, что небо обложили темные свинцовые тучи, крепчал ветер, и волны, бегущие к набережной, отливали металлическим блеском, мне казалось, что вокруг необыкновенно светло, радостно, даже дома смотрели по-другому, будто улыбались большими окнами.

Я думал о том, как сегодня вечером мы придем с ней вдвоем на эту набережную. Тогда я обязательно скажу ей, что буду любить всю жизнь, ничего от неё не требуя, и буду счастлив, если она в своей жизни будет счастлива. Я отдам ей всю нежность, на которую способно моё сердце.

Но вечером всё оказалось совсем не так, как мне думалось.

Она пришла, и я сразу заметил на её лице растерянность.

– Что-нибудь случилось? – обеспокоенно спросил я.

– Нет, ничего. Пойдем к нам.

– К вам? – удивился я.

– Да, к нам в гости. Я уже и мужу позвонила, что ты придешь.

Она пыталась говорить спокойно, но это у неё не получалось. Я впервые до конца осознал, как ей было трудно. Гораздо труднее, чем мне, ничем не связанному человеку. Что мы могли сделать?

Я отказался идти к ней домой. Мы недолго погуляли по набережной, разговора не получалось и скоро расстались…

В гостиницу я вернулся угнетенным и мрачным, с твердым намерением поскорее завтра завершить свои командировочные дела и вечером уехать. В номере меня встретил Кальо, настроенный жизнерадостно, видимо, его цветочные дела шли в гору.

– Что случилось? У вас неприятности? – встревоженно уставился он, когда я молча повесил на вешалку плащ и закурил сигарету.

– Нет, ничего неожиданного не произошло…

– Хм… Вы бледны.

Я попытался улыбнуться:

– Вреден север для меня…

– Что ж! Надо проводить адаптацию. Начнем, – решительно заявил Кальо.

Он говорил почти без акцента, свободно, трогая при разговоре рукой свой рыжий ершик коротких волос. Мне ничего не хотелось, только бы никто не трогал. Я не ответил на предложение Кальо, сидел, курил и смотрел в окно на дома незнакомого города. Вечерняя мгла наплывала на него с востока, небо с перистыми облаками какого-то удивительного розово-голубого цвета казалось высоким. В номере были слышны гудки далеких пароходов. Вот бы сейчас оказаться на одном из них и плыть куда-нибудь в одиночестве. Лучше всего на Соловки. Мечта о поездке на эти святые острова живет во мне до сих пор.

Сосед по номеру уже хлопотал возле стола, на котором появилась бутылка коньяка.

– Прошу садиться, – жестом пригласил Кальо, дружески улыбаясь мне.

Мы сели к столу, выпили за знакомство. Коньяк был хорош, эстонец знал в нём толк. Теплая волна поднялась в теле, душевная тяжесть не спала, но стала ослабевать, таять.

– Никак не думал, – говорил мой новый знакомый, – что нынешней весной еще раз увижу снег. А здесь он валил сегодня как в декабре. Я впервые на севере.

– Я тоже…

– Ты тоже? – удивился он, переходя на ты.

– Да.

– Ты недавно здесь?

– Только сегодня приехал и в этом городе я впервые.

– Как это по-русски называется? Плут! Только приехал и уже встречаешься с женщиной.

– Мы знакомы давно.

– О, здесь, видимо, скрыта своя история?

– История была. Кажется, она до сих пор не закончилась, но мне не хочется о ней рассказывать.

– Прости, но ты видел её?

– Да, видел…

– Так почему ты такой грустный? – воскликнул эстонец. – Надо радоваться. Давай еще выпьем.

– Радоваться, Кальо, нечему…

– Странно. Она тебя любит? – спросил он с бесцеремонностью подвыпившего человека.

Что я мог ответить ему? Любит ли она меня сейчас? Да и любила ли когда-нибудь? «Она никогда не говорила мне о своей любви», – подумал я и даже испугался этой мысли. Была юность, были встречи и письма. Конечно, она любила меня. Сейчас всё обстояло по-другому, она была замужем, у неё есть муж и ребенок. Может ли она теперь по-прежнему любить меня, или просто хранит в себе воспоминания юности? Бог ведает. Мне не хотелось продолжать начатый разговор, и я неуверенно обронил:

– Наверное…

– А ты сказал ей, что любишь её? – не отступался от меня Кальо.

– Нет!

– Почему же не сказал, глупый человек? – возмутился эстонец.

– Она об этом знает.

Торговец цветами даже вскочил со стула, удивленно воскликнул:

– Ничего не понимаю! Она тебя любит, ты её тоже. Что же вам мешает?

Я не ответил. Снова потянулся за сигаретой. Зачем ему было что-то понимать в наших отношениях. Мы и сам перестали понимать их.

– Придётся вмешаться мне, – сделал решительный жест рукой Кальо. – Ты ещё не знаешь, что может Кальо! Завтра же возьмём половину, нет, все мои цветы и поедем к ней, – запальчиво сказал он.

– Боюсь, что мне не помогут даже твои цветы, – грустно улыбнулся я.

– Она, наверное, замужем?

– Да, замужем.

– Тогда твое дело плохо.

– Плохо, – согласился я.

До отправления поезда оставался час, а время будто остановилось. Я страдал. Где-то в темном закоулке души жила и точила душу нелепая мысль: как мучительно больно, и никто даже не знает о моих страданиях, даже рассказать некому.

Нужно было единожды и на раз разрубить узел, и не стоило звонить ей, бередить и без того растревоженную душу. Но я снова решительно шагнул к телефонной будке, позвонил и услышал её голос. Сердце моё сорвалось в пропасть. Наверное, я бы всё отдал, только бы слышать её голос.

– Здравствуй! Это опять я.

– Здравствуй!

– Я уезжаю. Так будет нам с тобой лучше.