– Она выходит замуж…

– Слышал!

– Как же так? Казалось, что у вас всё ясно.

Что им было ясно, я не понимал, но со всей отчетливостью сознавал, что почему-то для большинства знакомых в деревне было большой радостью увидеть мои муки, наблюдать, как скрутят меня душевная боль и отчаяние, чтоб потом перешептываться между собой:

– Ах, как он страдает из-за неё!

Но я не оправдал этих надежд. Ни единым словом, ни взглядом не выказал своих чувств, огромным усилием воли спрятав их за маской равнодушия. Никто не узнал, что творилось в моём сердце. Встречаться с людьми в ту пору стало выше моих сил, и потому большую часть времени я проводил на реке, пристрастившись к рыбной ловле. Поднявшись на рассвете, шёл лесной дорогой на реку. Там возле Черёмухового омута много лет назад был сделан рыбаками шалаш. Крыша его была покрыта дерном, веселые цветы кошачьей лапки, одуванчики с пушистыми шариками пуха украшали ее.

Прошагав семь километров, я разводил около шалаша огонь и кипятил чай, заваривая его зверобоем и листьями черной смородины, потом тихо сидел над ближним омутом в ожидании клёва и ни о чём не думал. В траве на лугу бойко стрекотали кузнечики, над самой водой низко летали кулики. Чаще всего клевала плотва, не крупная, величиной с ладонь. Иногда брал окунь. Резко, стремительно, заглатывая крючок с наживкой.

Бывало, мне не хотелось уходить с реки, и я оставался ночевать в шалаше. К вечеру воздух свежел, над рекой поднимался туман, густой и белый. Реки уже не было видно, только на перекатах она чуть шумела. Опускалась на землю августовская ночь, и в небе срывались, падали звезды. Я смотрел, как они оставляют светлые росчерки в ночном небе, но ни разу не загадывал желания…

Деревенская изба, некогда уютная, мне стала казаться чужой и мрачной. Проходил день и наступала беспокойная ночь. Когда я был один, память снова входила в мой дом. Она мучила меня до исступления. От сознания непоправимости происшедшего каждый новый день меня раздражал или даже пугал. Со временем наступило страшное опустошение, будто внутри что-то перегорело, присыпав пеплом боль сердца. В душе стало так пусто, что в ней совершенно ничего не чувствовалось, ни горечи, ни отчаяния, словно её и не было, души. Вместо неё – одна лишь пустота, сумрачная и пугающая.

Я не смог больше жить в деревне, в избе, где всё напоминало о ней. Не дождавшись конца отпуска, уехал из деревни…

Через два года судьба забросила меня на некоторое время в Ленинград, где однажды я совершенно случайно столкнулся на улице с сыном её бабушки. Разница в возрасте у нас была небольшая, мы выросли в одной деревне, легкими листьями оторвались на ветру от одного дерева и, конечно, было о чём поговорить, что вспомнить. Я охотно согласился поехать к нему в гости.

Жена Алексея, Галина, хотя и не землячка, но так же знакомая по деревне, встретила радушно, как близкого знакомого. Сразу же посыпались вопросы о деревне, давно ли был там, что там нового, все ли знакомые живы-здоровы, и где теперь обитаю сам. Перед этим я не ездил в родные края около года, письма от родителей, почти неграмотных стариков, получал крайне редко, да и сам до писем не большой охотник, потому свежих новостей не знал, а о себе – что рассказывать! Наш вечер превратился в вечер воспоминаний, и как это бывает в таких случаях, былые дни и былые встречи в наших разговорах заиграли солнечными бликами в сумраке прошлого, и всем казалось, что светлее тех дней и встреч уже ничего не было в жизни. Вспоминая прошлое, люди становятся сентиментальными. Возможно, оттого, что память всегда лучше хранит в себе всё доброе, хорошее, и наши сердца берегут сквозь годы тепло…

Мне не трудно было заметить, что в наших разговорах и Алексей, и Галина намеренно не упоминали её имя, которое нетерпеливо просилось сорваться с их уст. Но они боялись причинить мне боль, щадили мою память, и когда наш разговор вот-вот должен был коснуться её, направляли его в другое, более спокойное русло. Я охотно подчинялся, послушно следовал за ними, сдерживая в себе острое желание узнать что-либо о ней. Счастлива ли она?

Лишь когда рассматривая альбом с семейными фотографиями, мой взгляд несколько задержался на её свадебной фотографии, и при этом я, видимо, чуть вздрогнул, что не осталось не замеченным, Галина несмело произнесла:

– А ведь мы могли стать родственниками…

Но Алексей недовольно взглянул на жену, и она смутилась.

– Ничего, – успокоил я, закрывая альбом. – Вы давно не встречались с ней?

– Минувшим летом, – настороженно ответил Алексей.

– Она приезжала на недельку к бабушке в деревню с… со своим мужем, – добавила Галина.

– Я не знал этого. Верно, меня тогда уже не было в деревне, – по возможности равнодушно ответил я.

Моё внешнее спокойствие подтолкнуло Галину к дальнейшему разговору. Она стала вспоминать:

– Знаешь, однажды мы ходили с ней за земляникой. У вас в деревне на просеку. Обратно шли мимо твоей деревенской избушки. Она как-то странно посмотрела на неё и потом молчала до самого дома. Уже у бабушки сказала: «Как хорошо было приезжать сюда, когда знала, что здесь меня ждут. Если б я вышла за него замуж, то…» Тут спохватилась и не договорила. Потом на неё нашла какая-то рассеянность, даже на вопросы она отвечала невпопад, а вечером потащила меня гулять, увела за околицу, туда, где развалины часовни и старые липы. Я оставила её одну, а сама пошла собирать на лугу цветы. Когда вернулась с букетом обратно, прислонившись спиной к дереву, она плакала.

– Мне никогда не доводилось видеть таких старых лип, как те около часовни.

– А у нас на псковщине, – виновато поспешила откликнуться Галина, и Алексей живо поддержал её.

Я принял их игру. Где нужно поддакивал, спрашивал о чём-то и даже несколько раз пытался рассмеяться. Общими усилиями ладья нашего разговора снова выбралась со стремнины на ровную спокойную гладь и медленно закачалась на ней с приспущенными парусами…

С тех пор, где бы я ни был, что бы я не делал, её имя не уходило от меня дальше моего сердца. Тронутые струны памяти вновь ожили, лишив покоя. Было отрадно и мучительно предаваться воспоминаниям в тихие часы одиночества. Когда-то казалось – всё давно прошло, перегорело, отлегло от сердца, и вот снова всколыхнулось, заболело и заговорило. Я начал жить воспоминаниями, незаметно для себя раздувая легким ветерком памяти дотлевающие угли, и лучшим помощник мне в этом было моё одиночество. Я засыпал с мыслями о ней и просыпался с ними. Иногда она приходила в мои сны, и тогда, наверное, я улыбался во сне. А может быть, стонал.

Сколько раз в раздумье и нерешительности останавливался у будки междугороднего телефона-автомата с непреодолимым желанием позвонить ей, чтоб хотя бы услышать голос. Всякий раз долго колебался, медлил, и рассудок снова одерживал победу над чувствами. Зачем делать ненужный шаг, невозможно вернуть того, что навсегда потеряно, и зачем тешить себя пустыми надеждами и бередить душу дорогого мне человека.

И всё же я нашел повод для звонка.

Это было в день её рождения. «Позвоню, – подумал я, – поздравлю и всё».

Время до вечера тянулось медленно. Не зная, куда себя деть, я пораньше вышел в город и долго бродил в парке. Потом, набирая номер её телефона, я очень разволновался. Но моё волнение оказалось напрасным. В трубке ответил голос незнакомого мужчины:

– Она теперь не живет здесь. Родители разменяли квартиру после её замужества. Если хотите, я могу дать вам её рабочий телефон. Мы вместе работаем.

Конечно, я хотел. Очень хотел.

На следующее утро я позвонил. Она сама взяла трубку.

– Я знала, что ты когда-нибудь дашь знать о себе, – взволнованно казала она. – Я ждала…

– Я помнил о тебе, – мой голос прозвучал удивительно спокойно, будто мы расстались только вчера.

– Откуда ты звонишь?

Я назвал город, но она даже не спросила, почему я здесь.

– Как ты там?