– Ар ю хангри, мэм? Кен ай офер ю диннэ?

Что за диковинное заклинание? Алена таких не знала. Но принялась качать головой из стороны в сторону, продолжая держать руки перед печью.

– Окей, мэм. Гуд найт. Гуд найт, сэр.

Торопливые шаги, шелест платья – незнакомка ушла. Повернувшись, Алена вопросительно смотрела на управляющего. Он жевал кусок оставленного на столе для стряпни пирога.

– Это ключница. Видишь, за полночь чаевничать решила. Откуда я мог знать, что придет? Не переживай – похоже, она приняла тебя за барыню.

А если она решит вернуться или проснется кто-то другой?

– Ты должен еще кое-что мне предложить. А после – вези обратно.

– Приходи жить в этот дом, – сказал управляющий. – Пошли.

Тетки сказали – представлять двери усадьбы и внутреннее убранство, но лежащей в окружении свечей Алене вспомнилась непонятная речь неизвестной.

– В думки барынины и воспоминания не лезь, – напомнила Таисия, пока Марфа, раскачиваясь, кланялась невидимому в каждом углу.

Алена и не собиралась: не представляла, как это сделать.

В эти часы – от рассвета и до заката, в свете яркого дня – спадали другие чары, и тетки выглядели именно так, как и полагалось в их годы. Барского управляющего бы точно хватил удар, увидь он сейчас прекрасную Таисию.

– Закрой глаза, и да пребудет с тобой нечистый, – Марфа резко обернулась, вперев в Алену белые глазницы.

Она непроизвольно зажмурилась. И…

– Матушка? Матушка родная, снова дурно! – воскликнул знакомый звонкий голос прямо над ухом.

Это ж барская девка Маруська! Сладкая как булка с изюмом. Слава о ней не только в деревне, но и на всю округу. Никто не мог устоять перед синими глазами с поволокой, пухлыми щеками с ямками, а в особенности – перед огромной грудью, которую Маруська так любит показывать. Никто не устоит, но никто и не женится. К ведуньям она часто ходила за травами, чтобы младенца не принести.

– Святый Боже! Глазоньки открыла!

Выходит, у теток все получилось.

Алена села на кровати, задрапированной прозрачными занавесками и мягкой, как одна сплошная подушка. Внизу – голубой ковер, белая рубашка с кружевами по подолу и чьи-то худые как ветки ноги. Чьи? Барынины, конечно!

– А вот отварчик, выпей для силы, – протягивала чашку Маруська.

Алена принюхалась. Чабрец, тмин, полынь. Да неужели та самая смесь от зачатия, за которой Маруська ходила к ведуньям? В то самое время, как барин, желая наследника, посылал за совсем иным зельем?

– Не хочу, – отвернулась Алена.

Голос был не ее. Он с трудом продирался сквозь горло.

– Надо попить, полегчает, – уговаривала Маруська.

– Оставь. Потом выпью.

Она отставила чашку, продолжая заискивающе глядеть на хозяйку.

– Нездоровится мне. Уйди.

Когда дверь за Маруськой закрылась, Алена огляделась. Огромная спальня – с полдома теток. Красивая, и пахнет здесь хорошо: цветами и духами. И ваза, и пузырьки стоят на столе у окна. Алена понюхала каждый, а те, что особо понравились, испробовала на себе.

Дверь опять приоткрылась.

– Уйди, Маруся! – шикнула Алена, не оборачиваясь. – Сказала же.

– Это я, Оленька. Как ты?

Барин. Алена видела его всего несколько раз в жизни. Когда-то – она еще совсем девчонкой была – он лично навещал дом ведуний. Запомнились хорошо и глаза серебряные, и профиль четко очерченный: нос прямой, лоб высокий. Но сейчас на лбу у него морщины, на щеках тяжелые складки, а на темени и в негустой бороде седина. Довольно высок барин, но на плечах словно невзгоды прожитых лет лежат и гнут к земле – стал он сильно сутулиться. И ногами в мягких домашних башмаках шоркает – старик стариком.

Подошел он к Алене, встал близко-близко – руку протяни и коснешься. Вгляделся в ее лицо, чуть прищурившись – глубокие морщины сетью оплетали серебряные глаза. Но смотрел он так, как еще на Алену никто не смотрел: словно обнимал. Любовался?

Слегка улыбнувшись, барин отвел назад прядь белых волос барыни. Наклонился. Теплые сухие губы коснулись щеки Алены. Пожалуй, приятно, но странно. Непроизвольно она сделала шаг назад – к кровати.

Кровать! И как она не подумала прежде? Да неужто придется делить ложе со стариком?.. Алена давно мечтала открыть для себя удовольствия, которые так любила тетка Таисия. Однако, лежа в своей горнице по ночам, представляла она рядом широкого в плечах, ясноглазого молодца, но никак не сутулого и седого. Только не это! Нет, она не согласна!

Судя по тому, как помрачнел барин, прекрасное барынино лицо исказил поток Алениных мыслей.

– Ты принимала сегодня капли?

Не о Маруськином ли зелье речь? Алена кивнула.

– Славно. Оставлю тебя, Оленька. Поправляйся.

Морщась от досады и негодуя на теток, ввязавших в противное – все им мало денег, а ведь и не тратят толком! – Алена открыла серебряную шкатулку, стоявшую на столе у кровати. Украшения: синее бархатное дно почти не видать за слоями золота и жемчугов, и пестрят тут и там разноцветные камни. Вынув кольцо – большое, тяжелое, изумруд в нем глазом смотрел на чужачку – она надела его на барынин палец, покрутила рукой. Красиво! Надо их перепрятать. Но где зарыть – у дубов, как просили тетки, или в каком другом месте, Алена еще подумает.

А до чего необъятен барынин шкаф! Перебирая нежные шелка, мягкий бархат и легкие ситцы, Алена вдыхала те же ароматы, что у стола: они пропитали ткани. Барыня любит белый и синий, других цветов не встречалось. Приложив к себе одно из платьев, Алена подошла к зеркалу – и отшатнулась. Позабыла, что увидит там не свое лицо, а тонкое, белое. И прекрасное. Словно на картину глядела Алена, а вовсе не в зеркало.

Но как же померить платье? На спине – целый ряд крючков, и Алена начала расстегивать их, да бросила: как на себе-то их застегнуть?

Спальня чудна, а каковы другие комнаты? Любопытно на них поглядеть. Алена вышла за порог, но, не успев сделать и шага, столкнулась с черной – не то ведьмой, не то монахиней. Шелестевшее платье с глухим высоким воротником – узкое до пояса, которым перехвачено, расширялось к низу и падало на пол. Черные волосы разделены надвое прямым пробором и собраны по каждой стороне головы в два плоских блина. Кожа чуть светлее коровьего масла, бледных губ не видно почти, нет и румянца, брови – черные нитки. И глаза ее сперва показались черными, но посмотрев снова, Алена поняла – темно-серые. Подбородок узкий, щеки впалые, сама высока и худа как жердь. Она крутила в руке черные бусы.

Заговорила. Низкий голос, грудной. С таким бы петь в хоре. Это он звучал за спиной Алены в кухне. Ключница. Но разобрать речь никакой возможности нет. И как барыня ее понимала?

Управляющий не сказал, как ее зовут.

– Кто ты? – спросила Алена.

В ответ она снова застрекотала. Ухо смогло отделить одно из слов, и, ухватившись за него, Алена повторила:

– Брайс.

И тут что-то произошло. Мысли словно заволокло, а в голову будто чужая рука вторглась и ударила – таким ощущение было сильным и осязаемым.

Алена видела себя в незнакомом месте, каменном и бурлящем. В шаге пронеслась повозка, запряженная двумя лошадьми. Рядом забор с пиками, а за ним огромный дом. У его входа красные цветы окружены каменными кругами, точно узники. Розы.

В руках у Алены бумага, а на ней буквы. Хотя тетки научили ее читать, а большую часть букв она даже не узнавала. Но отчего-то вдруг смогла их прочесть – «рекомендация».

– Анна? – Алена ощутила, как говорит, и подняла взгляд над бумагой. На дорожке стояла женщина во всем черном. Не с непокрытой головой, как сейчас, а в большой шляпе с лентами, которые трепал ветер, в накидке и перчатках.

– Брайс, мэм. Энн Брайс.

– Я буду звать тебя по имени, Нюта. Ты же понимаешь по-русски? Тут сказано – да.

Наваждение прошло: мысли прояснились.

– Нюта, – сказала Алена.

Черная ключница закивала.

Выходит, Алене удалось то, чего тетки просили не делать: заглянуть в воспоминания барыни? Но как это получилось? Очень бы хотелось понять.