– Кому могла понадобиться слепая девушка?

– И я думал о том же – ну кому? Я перебирал в памяти всех людей, которых видел в медицинском центре. И вспомнил одного человека – когда я выводил ее на улицу, он посмотрел на нее как-то странно, как-то алчно. Это был мужчина средних лет, похожий на цыгана – рослый, кудрявый, бородатый, с огненным взглядом. Сердце подсказывало мне, что все дело может быть именно в нем. И тогда я стал спрашивать у людей, живущих в округе, не знают ли они, где здесь собираются цыгане – одна бабушка, на лавочке, подсказала мне такое место, кафе неподалеку. С тех пор, я все дни проводил там – прохаживаясь неподалеку и высматривая, или сидя в этом заведении за столиком, за чашкой кофе и газетой. Мне было нестерпимо больно все эти дни, потому что то, что она ощущала – были ужас, отвращение, мука и мольба о пощаде. Что делали с ней эти люди? Я расспрашивал официанток об этом человеке, но мне отвечали – сюда захаживает много таких. В один из дней, я его увидел. Он зашел в кафе с дружком, бандитского вида, и заказал еду и выпивку. Я тут же подошел к нему и спросил, не видел ли он потерявшуюся слепую девушку? Он рассмеялся мне в лицо – у него были тонкие кривые губы и золотые зубы. Что делать? Пока они выпивали и закусывали, я сбегал в квартиру Маши, взял электрошокер и эту древнюю трубу, и вернулся. У меня не было другого выбора. Немедля, я подошел к нему, включил прибор, и кинул ему в руки – лови! Он рефлекторно поймал, и в эту секунду я ужалил его током. Его напарник вскочил, ударил меня по лицу – но дело было сделано.

Следователь аж привстал со стула:

– Что было сделано? Какое дело?

– То же, что и с Машей. Он был не цыган, а серб. Мы с ним стали одним человеком – он и я. Его звали Златан.

– Зачем ты это сделал?

– Только так я мог найти ее – изнутри него, зная все его мысли и желания.

Следователь тихо сползает обратно на стул.

Теперь он смотрит на меня с уважением.

– И что ты там увидел, внутри него?

– Внутри этого человека я обнаружил сущий ад. Но самое страшное было в том, что и я теперь стал этим адом, ведь мы с Златаном стали одним целым.

– Поподробнее.

Мой следователь делает профессиональную стойку ищейки.

– Это был настоящий торговец людьми и наркотиками – без чести и совести. Со своей бандой, в которой он был первой скрипкой, он переправлял наивных, одиноких, беспризорных девушек в бордели, по всему миру. Может ли прийти в голову, что такие люди могут жить рядом с вами, в Москве?

Следователь кривится:

– Запросто.

– Так вот. Златану потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя и осознать, что с ним происходит. Все это время его дружок профессионально бил меня руками и ногами, а я неумело отбивался. В какой-то момент, Златан закричал что-то на своем языке, подскочил ко мне и обнял меня, прижал к себе, как самого дорогого друга. Еще бы! Он понял все без слов. Он отстранял меня, смотрел мне в лицо своим огненным взглядом полностью умалишенного придурка – и снова прижимал к себе, еще крепче, бормотал что-то по-своему. Он плохо знал русский – но нам не нужны были слова.

Я перевожу дух. Следователю не терпится:

– Что было дальше?

– Дальше? Нами стала управлять любовь. Он отправил прочь своего подельника, и стал исполнять, с огромной радостью и нескрываемым наслаждением, мое главное желание – а я был счастлив от того, что даю ему этот океан блаженства.

– Какое желание?

– Вернуть Машу. Кое-как, на ломаном русском, он поведал мне, что несколько дней назад продал ее одному арабу, близкому к руководству группировки ХАМАС, что в Палестине. Этот человек проживал где-то на территории Сирии, изредка наведываясь в Израиль, а сейчас находился в Греции, по делам, примерно на неделю. Немедленно, мы купили билеты на самолет, в Афины, и стали готовить документы к отъезду, радуясь каждой секунде, проведенной вместе. Мы не отходили друг от друга ни на шаг, спали в одной комнате – только ванная или туалет разлучали нас на некоторое время.

– Вы были похожи на геев?

– Нет, скорее, на братьев.

– Ты тоже должен был исполнять его желания, как свои?

– Да, конечно!

– И какими они были?

– Самыми отвратительными и низкими для всех вокруг, но для меня – самыми волнующими и трепетными, потому что, они теперь были и моими тоже.

– Златан обожал власть, силу, выпивку, женщин и наркотики. Он чувствовал, в основном, ненависть и гнев, и жил жадно, без оглядки, считая каждый свой день последним. Это значит, что и я стал любить то же самое – через него, чтобы подарить ему радости и счастья как можно больше – в том виде, в каком он их понимал. Это значит, что и я стал ненавидеть и гневаться по любому поводу и без повода, и не надеялся, что завтра наступит утро – вместе с ним. Я его любил абсолютно, и готов был сделать для него все, что он пожелает. За те несколько дней, что готовились наши документы, я участвовал в бандитских разборках и пьяных оргиях, я отправлял невинных девушек в бордели, употреблял вместе с ним наркотики – в основном, какие-то таблетки из тех, что употребляют в ночных клубах, и кокаин.

Следователь вскакивает:

– Но как это возможно?

– Очень просто. Любовь – это непреложный закон, и ты либо исполняешь его, либо умираешь от муки. Нет ничего сильнее любви в этом мире – ты понимаешь? Я был Златаном, а он – мной. Мы были едины, и никто из нас не мог поступать иначе.

Он ходит по комнате, размахивает руками:

– Не понимаю!

– Закон любви – он везде и во всем. Когда лев рвет зубами жертву, он действует исключительно по этому закону. Кому придет в голову в чем-то укорять льва?

– Льва – нет. Но ведь мы же люди?

Он брызжет слюной.

– Златан, я уверен, родился нормальным парнем. Он стал таким потому, что попал в плохое окружение.

– Слабый аргумент.

– А я и не защищаю его. У того, что происходило с нами, есть причина посерьезнее.

– Какая?

– Любовь! Мать проживает жизнь ребенка, каждую секунду его существования, как свою собственную, забывая о себе совершенно. Я был Златаном, и проживал его жизнь, как свою собственную, вот и все.

– Опять двадцать пять!

Следователь с ненавистью комкает пустую сигаретную пачку, бросает ее в угол.

Я продолжаю наступление:

– Сын, которого ты любишь, остается самым лучшим на свете – что бы он, не сотворил.

– А вот и нет!

– Забыл, что имею дело со следователем – извини. Если ты в чем-то не оправдал своего сына – значит, твоя любовь не абсолютна. Значит, ты не соединен с ним, отдалился от него.

– Нет уж! Это значит, что я не забываю и о других людях тоже – о тех, кому он причинил зло.

Я сдаюсь:

– Извини. Видишь ли, в тот момент я не любил всех людей, с которыми меня сводила судьба – но только Златана и Машу.

Он отворачивается от меня, подходит к окну, бормочет:

– Постромки в клочья…Лошадь где? Подков

Не слышен стук… Петляя там, в руинах,

Коляска катит меж пустых холмов…

Съезжает с них куда-то вниз… ( Бродский)

Несколько минут мы молчим, слышно, как жужжит муха, бьется о стекло, в коридоре хлопают двери.

– Ну ладно, я тебя понял. Ты любил Машу и Златана, и никого больше. Вы были как одно.

Он оборачивается.

– Продолжай.

– В первый же вечер Златан устроил пир на своей съемной квартире – туда мы приехали. Он заказал гору суши с доставкой, и достал из бара несколько бутылок темного рома. Мы выпили, в ожидании еды, пару литров, и захмелели. Он говорил тосты о братстве, о настоящей мужской дружбе, когда живут вместе и умирают друг за друга, а я слушал его, зная, что доставляю ему этим огромное наслаждение. «Номер один». Помнишь? Он говорил еще больше, видя, как я радуюсь тому, что делаю его счастливым, слушая его восторженные речи. Он делал это не для себя конечно – но для меня, наполняя мое желание доставлять ему удовольствие непревзойденным восторгом. «Номер два». Наши радости и устремления сплетались в потоке любви и взаимного и чуткого внимания друг к другу, образуя все более прекрасные и возвышенные состояния единства три, четыре.. десять – и так до бесконечности. Мог ли я представить себе, что эта скотина, что это животное в человеческом обличье, способно на такие тонкости восприятия реальности? Незаметно, мы выпили еще пару бутылок – и расчувствовались, и совершенно опьянели – а суши все не было. Он включил музыку – Tony Junior, Immortal. Видимо, его любимая. Под бешеный ритм мы вскочили, и прыгали, как дети, и носились по комнате, выделывая немыслимые кренделя. Я кричал ему – что ты чувствуешь? Как будто бы сам не знал. Он отвечал – я огромный бардовый дракон с черными железными крыльями, изрыгающий пламя, испепеляющий все вокруг. Я лечу прямо к Солнцу, чтобы слиться с его протуберанцами в дикой огненной пляске, я хочу померяться с ним силами. Он спрашивал меня – а что чувствуешь ты? Как будто сам не знал. Я отвечал – я изначальный звук этой Вселенной, первопричина всего, а если точнее – мощное биение барабанов, сотрясающее все миры так, что даже муравьи выползают из своих муравейников и пляшут, задрав свои усы наверх. Потом он выпил пару каких-то таблеток, и дал мне – глотай! Звучала новая музыка, такая же бешеная, мы плясали до изнеможения, истекая потом, и в какой-то момент я почувствовал, что исчезаю, выхожу из физического тела. Что он мне дал? Я спрашивал его – что ты чувствуешь? Как будто бы не жил внутри него. Он отвечал – я напряжение в миллиард вольт, в огромном космическом трансформаторе, и через мое поле бегут все токи – гравитация, свет и тьма, все проходит через меня так быстро, что планеты и галактики сходят со своих орбит. Он спрашивал меня – а что ощущаешь ты? Как будто не жил внутри меня, каждую секунду. Я отвечал – чувствую себя временем, которое внезапно остановилось, чтобы выйти из себя, посмотреть на течение секунд снаружи и понять – куда и зачем оно идет? Может, лучше повернуть вспять? А может, есть что-то вне времени? Потом в дверь зашел какой-то бандит, русский, и сначала выпендривался, но быстро сник, когда Златан стал бешено колотить его кулаками. Я спрашивал его – что ты чувствуешь? Как будто бы не ощущал это пронзительней его. Он кричал мне – чувствую себя богом войны, у которого множество рук, в которых – кувалды, отбойные молотки, камни и атомные бомбы. В своем праведном гневе, я ненавижу трусов, предателей и врагов. Он интересовался, не переставая молотить своими отбойными молотками – а что чувствуешь ты? Как будто бы не ощущал это пронзительней меня. Я хрипел – чувствую себя злом всего мира и при этом – важнейшим элементом мироздания, ведь если бы не было зла, что бы делало добро? И, если бы не было противоположностей и противоречий, тьмы и света, как будто бы воюющих друг с другом, над какими испытаниями и выяснениями поднимались бы люди, чтобы понять друг друга, слиться в объятиях любви и понять, что все – едино? Потом в квартиру робко зашло несколько молоденьких девушек, и мы…