Брак с Маргаритой-Гертрудой Зелле заключен 11 июля 1895 года. Разрыв отношений произошел в 1903 году, официальный развод – 26 апреля 1906 года. В этом браке родились двое детей: сын Норман-Джон (30 января 1897 г. – 27 июня 1899 г.) и дочь Жанна-Луиза (2 мая 1898 г. – 10 августа 1919 г.).

Вступал в брак еще дважды в 1907 и в 1917 годах. Похоронен на кладбище городка Ворт-Реден близ Арнема.

Ашиль-Дедье Теодор ван Хуккер – вымышленный персонаж, собирательный образ всех тех мужчин, что окружали Мата Хари, восхищались её искусством, искали её расположения, содержали её, использовали и принесли в жертву.

Если вы пожелаете увидеть место казни Мата Хари, вас, скорее всего, направят во внутренний дворик старинной Венсенской крепости в пригороде Парижа. Не обманывайте себя. Настоящее место казни – снаружи. Здесь нет ничего. Ни памятника, ничего…

Было холодно. Преподобный Жюль Арбу, возвышая голос, упорно дочитывал 23-й псалом: «Услышь голос молений моих. Воздай врагам моим по делам их; отдай им заслуженное ими».

А она пила. Последний стакан рома. Такую порцию выдают солдату, идущему в бой. Впрочем, она вставала вровень с королями: Венсенский замок знаменит тем, что здесь умерли пять французских королей, кардинал Мазарини, здесь по приказу Наполеона был расстрелян принц крови герцог Энгиенский. Даже место казни открывало ей путь в бессмертие, став последней декорацией её истории, в которой было только три бесспорных факта: родилась, танцевала, умерла.

Выдающиеся женщины всегда строят свою карьеру на руинах попранных чувств. И они больше не ищут любви.

Увы, Маргарита-Гертруда Зелле не стала исключением из общего правила. Её молниеносный роман быстро исчерпал себя. Много позже, отвечая на вопрос «зачем?» – зачем?? нужно было восемнадцатилетней девочке на седьмой день знакомства выходить замуж[1] за человека старше себя на двадцать лет, она сказала просто: «Я вышла замуж, чтобы быть счастливее».

С Рудольфом Мак-Леодом, капитаном колониальной армии из голландской Ост-Индии, она познакомилась по объявлению, напечатанному в амстердамской газете «Ниус Ван ден Даг», и уже через несколько дней на правительственном приеме он представлял свою юную невесту королеве-регентше Эмме Голландской.

Она вышла замуж, чтобы быть счастливее… В четырнадцатилетнем возрасте она потеряла мать, скончавшуюся после долгого мучительного развода с отцом, а затем в течение года – семью и родной дом. Бабушка платила за её образование, но, страстно ненавидя зятя, часть этой ненависти невольно изливала на единственную внучку. Вниманием и заботой её были готовы окружить другие – зрелые мужчины, такие как господин Хаанстра, директор пансиона, от которого пришлось спасаться бегством, не закончив образования.

Она вышла замуж, чтобы быть счастливее. Она будет ласковой и нежной, умной и терпеливой, она любит и сделает всё для их счастья.

В день отплытия в голландскую Ост-Индию они сфотографировались на палубе парохода «Принцесса Амалия»: старый солдат, не знающий слов любви, и женщина-ребенок с лицом полным восторга. Она отправляется в сказочный мир, где розовые фламинго бродят по топким берегам священной реки. Она увидит, как зеленые стены джунглей пробивает первый луч утренней зари и услышит низкий грудной крик: «Мата Хари! – Око Света! Благослови меня, восходящее солнце!»

«На чайной плантации я впервые увидела, как танцевала девушка-туземка[2]. Поводя плечами, голову она держала прямо и неподвижно. Руки были словно без костей, выгнутые назад ладони напоминали когти коршуна. Из-под ткани, доходившей до щиколоток, выглядывали ступни, маленькие, сильные, словно готовые поднять танцовщицу над землей.

Дома я танцевала со служанкой Падмой, её руки могли превращаться в павлина, распускающего хвост, в витую раковину, в раскрывающийся цветок лотоса. Её браслеты позванивали, точно прохладная чистая вода, струящаяся среди камней.

– Ритм – это главное, основа всякого движения, основа жизни; через ритм Шива – бог-барабанщик – соединяет все миры.

Падма рисовала мне на лбу бинди – красное пятнышко, «знак правды», и, закрыв глаза, я представляла, как моя новая мудрость течет от кончиков пальцев до самых ног.

Ножные браслеты учили тело плавности, они оживали от каждого движения тонким голосом серебряных капель:

– Весьма примитивно, не правда ли? – говорили окружавшие нас европейцы, люди, казавшиеся мне персонажами романа о светском обществе. Я прочитала его равнодушно и вернула в библиотеку. Единственное, что осталось в моей памяти ярким, реальным, были они – «танцующие с богами». Я старалась, пыталась подражать, но всякий раз муж замечал с усмешкой:

– Танцовщицы, дорогая, нынче идут по гульдену за три десятка.

Вскоре меня пригласили в местный театр. Режиссер ван Рееде предложил мне роль королевы. Она танцевала и произносила слова речитативом.

– Ты рождена для сцены, Маргарита, – заявил он. – У тебя безупречное чувство ритма. Лишь один из миллиона обладает подобным талантом. Доверяй ему!

Он гонял меня нещадно, каждую позу заставлял фиксировать, держать, до боли, до дрожи в коленях. В день премьеры бледный и взволнованный ван Рееде взял меня за руку:

– Мое имя вой дет в историю театра, потому что я открыл тебя. Успех твой будет грандиозен, аплодисменты в твою честь – оглушительны. Ступай, и пусть талант твой засверкает, как меч!»

Служба в Маланге была трудной, она требовала знания мировой и местной политики, и Маргарита решила заняться собой, чтобы быть для мужа достойным собеседником. В течение долгого времени она читала все газеты, изучала специальные книги, статьи и однажды вечером, после кофе, набравшись смелости, заговорила:

– Я давно хотела спросить, что ты думаешь по поводу испано-американского конфликта? Ведь Америка может создать флот, ни в чем не уступающий британскому или голландскому? Как ты считаешь?

Он взглянул на неё с изумлением, почти с испугом, и вдруг принялся хохотать. Никогда в жизни она не слышала более обидного, оскорбительного смеха.

– А знаешь, милый, другие считают, что я умна.

– Да неужели?! Уж не затем ли ты хочешь казаться такой начитанной, чтобы привлекать к себе внимание ухажёров?

Он был подозрителен и несправедлив. Но главное – в его глазах она увидела то, что всегда ждала и чего так боялась увидеть. Давно, ещё в преддверии их сегодняшней жизни, на пароходе «Принцесса Амалия» он говорил: «Если хочешь знать, что ждет тебя, отвечу. Ненависть. Жены офицеров будут ненавидеть, потому что ты красивая, мужья – потому что моя. Туземцы – потому что ты белая». И вот теперь – он ненавидел её. Ненавидел именно за то, за что когда-то так пылко полюбил. Она действительно была не такая, как все: яркая, умная, откровенно чувственная.

Что давало ей силы терпеть и надеяться? Любимый сын, маленький Норман. Казалось, он понимает то, что она напевала, сидя у его кроватки: «Дай мне слезами излить печали и о свободе мне дай вздохнуть»[3]. Он гладил её мокрые щеки и, едва научившись говорить, повторял: «Не плачь, маман, не плачь, не грусти!» И время, проведенное с ним, текло медленно и сладостно, словно мед из кувшина.