Я уже успел смириться с тем, что натворил, но, сидя перед мастером Палемоном и старательно изображая подмастерье, единственное желание которого – повиноваться воле старших, вдруг ощутил новый прилив жгучего стыда. Стыд этот был не так силен, как прежний, причиной коему послужило бесчестье, причиненное мною гильдии, однако жег он даже больнее, ибо, в отличие от того, первого, к нему я еще не привык. Я был рад тому, что ухожу – ноги мои уже предвкушали ласку мягкой зеленой травы, глаза – красу незнакомых пейзажей, а легкие – новый, чистый воздух далеких, безлюдных земель. Подумав обо всем этом, я спросил, где находится Тракс.

– Вниз по Гьёллю, – ответил мастер Палемон. – На морском побережье. – Тут он осекся, как часто случается со старыми людьми. – Нет-нет, что я говорю… Вверх по Гьёллю, конечно же.

Сотни лиг морских волн, песчаный берег, протяжные крики морских птиц, на миг представившиеся мне при первых словах мастера, поблекли и исчезли. Мастер Палемон извлек из шкафа карту, развернул ее передо мной и сам склонился к ней так, что линзы, без помощи которых он вовсе ничего не разобрал бы, едва не коснулись пергамента.

– Вот, – сказал он, указывая на точку возле устья небольшой речки, у нижних ее порогов. – Имея деньги, можно было бы нанять лодку. Но тебе, в силу своего положения, придется идти пешком.

– Понятно, – ответил я.

Нет, я не забыл о золотой монете, данной мне Водалом и надежно припрятанной, однако хорошо понимал, что не могу воспользоваться благами, которые можно оплатить ею. Волею гильдии я должен покинуть Цитадель, имея в кармане не более, чем обычный молодой подмастерье. Ради чести и славы гильдии я был должен идти пешком.

Но понимал я и то, что это несправедливо. Не видя той женщины с безупречно прекрасным лицом, не заработав этой монеты, я, скорее всего, ни за что не принес бы Текле нож и сохранил бы свое место в гильдии. В каком-то смысле я продал за эту монету свою собственную жизнь.

Что ж, хорошо. Старая жизнь – позади…

– Севериан! – воскликнул мастер Палемон. – Ты меня не слушаешь. В классе ты никогда не отличался невниманием.

– Прости меня, мастер. У меня столько разного в мыслях…

– Несомненно. – В первый раз за время нашей беседы он действительно улыбнулся и на миг снова стал старым добрым мастером Палемоном из моего детства. – Однако же ты пропустил такой хороший совет на дорогу! Придется тебе идти без него… хотя ты все равно тут же обо всем бы и позабыл. О дорогах тебе известно?

– Я знаю, что ими запрещено пользоваться. Ничего более.

– Дороги закрыл автарх Маруфа – еще во времена моей юности. Свобода движения способствует бунту… и к тому же он хотел, чтобы товары ввозились и вывозились из города по реке – так легче облагать торговцев налогом. С тех пор этот закон остается в силе, и, как я слыхал, через каждые пятьдесят лиг установлены редуты. Но все же дороги сохранились. Говорят, кое-кто пользуется ими по ночам, несмотря на весьма плачевное их состояние.

– Понятно… Дорогой – закрыта она или нет – идти все же легче, чем по бездорожью.

– Сомневаюсь в этом. Я лишь пытался предостеречь тебя от соблазна. Дороги патрулируются уланами, имеющими приказ убивать всех нарушителей. Наделенные вдобавок правом на все имущество последних, они вряд ли очень уж склонны выслушивать оправдания.

– Понимаю, – сказал я, гадая про себя, откуда мастер Палемон так много знает о путешествиях.

– Вот и хорошо. Полдня уже прошло; если хочешь, можешь переночевать в гильдии и отправиться в путь завтра поутру.

– Переночевать в камере?

Мастер Палемон кивнул. Я отлично понимал, что он едва может разглядеть мое лицо, и все же чувствовал, что он каким-то образом внимательно изучает меня.

– Тогда я уйду сейчас.

Я изо всех сил старался вспомнить, что нужно сделать, прежде чем навсегда покинуть нашу башню. В голову ничего не приходило, однако что-то, несомненно, сделать следовало.

– У меня есть стража на сборы? По истечении этого времени я уйду.

– Да, это время я тебе могу даровать легко. Но перед уходом вернись сюда – я хочу дать тебе кое-что. Хорошо?

– Конечно, мастер.

– И будь осторожен, Севериан. В гильдии у тебя немало друзей, но есть и другие, считающие, что ты обманул наше доверие и не заслуживаешь ничего, кроме мучительной смерти.

– Благодарю тебя, мастер, – ответил я. – Эти последние правы.

Скудные мои пожитки уже лежали в камере. Увязав их в узел, я обнаружил, что тот вышел совсем маленьким и его легко можно спрятать в висящую на поясе ташку. Движимый любовью и сожалением о случившемся, я спустился к камере Теклы.

Камера еще пустовала. Кровь была отмыта, но на металлическом полу темнело большое пятно кроваво-красной ржавчины. Платья ее и косметика исчезли, но те четыре книги, принесенные мной год назад, лежали на столике вместе с прочими. Я не смог одолеть соблазна взять одну – в библиотеке их столько, что одного-единственного томика не хватятся ни за что. Рука моя сама собой потянулась к книгам, но тут я понял, что не знаю, какую из них выбрать. Книга о геральдике была самой красивой, но слишком большой, чтоб брать с собой в дальнюю дорогу. Книга о теологии была самой маленькой – но и та, в коричневом переплете, ненамного превосходила ее размерами… В конце концов ее я и выбрал, предпочтя теологии сказания исчезнувших миров.

После этого я взобрался на самый верх башни – мимо складов, к артиллерийской площадке, где в колыбелях из чистой энергии покоились осадные орудия, и еще выше, в зал со стеклянной крышей, серыми экранами и креслами странной формы, и дальше, по узкому трапу, пока не выбрался, распугав испятнавших небо черных дроздов, на самую крышу.

Здесь я встал у флагштока – так, что наш стяг цвета сажи трепетал на ветру над самой головой. Отсюда Старое Подворье казалось крохотным и тесным, однако бесконечно, по-домашнему уютным. Брешь в стене была гораздо больше, чем обычно, но справа и слева от нее все так же гордо, непоколебимо высились Красная и Медвежья Башни. Башня Ведьм, ближайшая к нашей, была темна, стройна и высока; порыв ветра донес до моих ушей их дикий хохот, и я вновь ощутил старый страх перед ними, хотя с сестрами нашими, ведьмами, мы, палачи, всегда состояли в самых дружественных отношениях.

За стеной отлого спускался к Гьёллю, гладь коего местами поблескивала меж полуразрушенных зданий на берегу, огромный некрополь. Круглый купол караван-сарая казался отсюда не больше булыжника, а окружавшие его городские кварталы – лишь россыпью разноцветного песка, разметанного стопой мастера-палача.

Увидев каик под вздувшимся парусом, с высокими, заостренными носом и кормой, плывущий на юг, вниз по течению, я мысленно понесся следом за ним – к болотистой дельте Гьёлля, к сверкающим айсбергам моря, где огромный зверь Абайя, в доледниковые дни принесенный волнами с дальних берегов вселенной, нежится в донном иле, пока не придет для него и всего его рода пора пожрать континенты.

Затем я оставил мысли о юге и его скованных льдами морях и повернулся к северу, к горам вверх по реке. Я долго смотрел в ту сторону (уж не знаю, как долго, однако солнце к тому моменту, когда я вновь обратил на него внимание, заметно склонилось к закату). Горы видны были лишь моему мысленному взору; везде, куда достигал взгляд, лежал город – миллионы и миллионы крыш. К тому же обзор наполовину закрывала серебристая громада Башни Величия и окружающие ее шпили. Но мне не было дела до них – их я почти и не замечал: где-то там, на севере, находилась Обитель Абсолюта, и пороги, и Тракс, Град Без Окон, и просторные пампасы, и непроходимые леса, и гнилые джунгли, словно пояс охватившие мир.

Так я стоял, представляя себе все это, пока совсем не ошалел от богатства красок, а после спустился к мастеру Палемону и сказал, что готов.

– Я приготовил тебе подарок, – сказал мастер Палемон. – Учитывая твою молодость и силу, ты вряд ли сочтешь его слишком