… Не страшен гроб, я с ним знакома;

Не бойся молнии и грома,

Не бойся цепи и бича,

Не бойся яда и меча,

Ни беззаконья, ни закона,

Ни урагана, ни грозы,

Ни человеческого стона,

Ни человеческой слезы…

Н.А. Некрасов «Баюшки-баю»

… Он не был тщеславен: зная, что красив, он выслушивал комплименты по этому поводу не то чтобы безразлично, но так, словно речь шла о прекрасном старом доме, который переходил в их семье из поколения в поколение. Было известно, что это один из лучших образчиков архитектуры своей эпохи, им гордились, о нем заботились, но в том, что он существовал, не было ничего особенного, владеть им казалось так же естественно, как дышать…

Сомерсет Моэм «Театр», изд. «Правда», пер. с англ. Н.Ман и       Г. Острвской

Люди представлялись ему уродливыми и комичными, и он был зол на них за то, что они уродливы и комичны; жизнь – смешением комических и подлых поступков, достойных только смеха, но горько было ему над этим смеяться.

Сомерсет Моэм «Луна и грош», изд. «Правда», пер. с англ. Н.Ман и Г. Островской

Ночь выдалась поистине чудовищной. Разразившаяся сильная гроза заставила не только попрятаться по домам мирных жителей, но и спешно найти себе убежище нищих и бродячих собак; она разрывала небо на рваные клочки с такой неистовой яростью, что мглистые черные тучи начинали просвечивать грязновато-серым. Молнии блистали подобно артиллерийскому огню – практически не переставая, – сопровождаемые оглушающими раскатами разворчавшегося грома. Небеса пролились на землю сплошной стеной настоящего ливня. Дождь не разбивался на капли и струи – это был сплошной поток воды, с такой силой ударявший по лужам, что вызывал на их глянцевой поверхности крупные пузыри и пышную пену. Раздраженная внезапной непогодой, ночная мгла шипела и клубилась, но вместо того, чтобы вслед за живыми существами спрятаться хотя бы в подворотне, расползалась еще больше, затопляя собою все дороги, обволакивая деревья и дома, путаясь в ветвях и налипая на окна.

Деревушка Шеслен на севере Кэрриса утопала в грязи. Все дороги оказались размытыми и абсолютно непригодными как для ходьбы, так и для езды. Удар молнии поджег одно из деревьев в центре деревни, и оно повалилось на чью-то лавчонку, проломив хрупкую, худо залатанную соломой крышу. Еще два дерева, поваленные сильным ветром, перекрыли выезд из деревни. Гроза нанесла и наверняка еще нанесет ощутимый ущерб жителям Шеслен в эту ночь.

На выезде из деревни почти у самой дороги приютился маленький кособокий домишко с прохудившейся крышей и сломанным крыльцом. В его единственном окне горел свет. Здесь еще никто не ложился.

Высокая поразительно тощая женщина, еще не старая, едва справившая сорокалетие, но выглядевшая намного старше своих лет из-за осунувшегося испитого лица, мелко трясущихся морщинистых рук и сутулой фигуры, – так вот, эта женщина стояла в центре небольшой грязной комнатушки и суровым раздраженным взглядом изучала четверых своих детей. И ладно, если бы просто изучала – она кричала и сквернословила, изливая на ребят свое недовольство. Шум грозы иногда заглушал ее хриплый каркающий грубый голос, искаженный желчной ненавистью, но даже он не выдерживал столь длительной конкуренции. Дети испуганно жались к стенке, сбившись в тесную кучку, и отваживались бросать на свою мать лишь редкие робкие взгляды исподлобья. Они были совсем еще маленькими: два мальчика-двойняшки лет пяти и девочка чуть постарше, лет восьми-девяти. Она держала на руках полуторагодовалого малыша и украдкой от матери шептала ему на ушко ласковые успокаивающие слова, отчего мальчишка трогательно улыбался, воспринимая гневные речи матери не более, чем шум грозы.

– Вы – недоумки! Маленькие лентяи! Только и знаете, что отлыниваете от работы! Тунеядцы и дармоеды! Кто, по-вашему, должен кормить семью?! Мне, старой больной женщине, это уже не по силам! Признавайтесь, где и с кем вы шлялись целый день! Я ни за что не поверю, что вам не подали ни одной монеты! Где вы прячете деньги?! Ну, живо говорите! Я же знаю, вы нарочно меня обманываете! Ну-ка признавайтесь!

Резко подавшись вперед, женщина дернула за руку девочку, призывая ее к ответу. Та лишь ойкнула от неожиданности, но ничего не сказала.

– Говори, негодяйка, ведь это твои проделки! – мать занесла руку для удара, но один из двойняшек в самый последний момент вцепился в нее своими худенькими ручонками и умоляющим голосом попросил:

– Нет, мама! Не бей ее! Пожалуйста! Сандра не виновата! Правда! Сегодня нам и в самом деле не подали ни одной медной монетки! Мы ничего не прятали от тебя!

– Врешь, гаденыш! – мать решительно отшвырнула сына к стене. Тот упал и ударился, но так как подобная сцена происходила не в первый раз, не расплакался, а лишь досадливо потер заболевший затылок. – Все вы тут друг дружку выгораживаете! Я почти уверена, что вы потратили все деньги! Проели их в какой-нибудь таверне! Так я говорю? Так. У, вон какие морды отъели!

Глядя на детей, трудно было сказать, что они вообще в состоянии себе что-то отъесть, – настолько они были тощенькими, замученными, изморенными. Бледные осунувшиеся лица с мешками под глазами от недосыпа и усталости делали их поразительно похожими. Если у них когда-либо и водились деньги, скрываемые от матери-алкоголички, то тратили они их явно не на себя, а на самого младшего члена их семьи, который сейчас спокойно отдыхал на руках девочки Сандры.

«Милые» семейные разборки прервал торопливый стук в дверь. Женщина с выражением агрессивного недоумения на лице обернулась и, рыкнув: «Кого еще черт принес в такую непогоду?», отправилась открывать. Девочка сразу же бросилась к своему пострадавшему брату и, не спуская с рук ребенка, принялась рассматривать его ушиб.

– Шишка небольшая, скоро заживет, – обнадеживающе улыбнулась она ему, и тот выдавил в ответ вымученную улыбку.

Мать семейства распахнула дверь, впуская на порог мужчину и женщину средних лет, закутанных в промокшие черные плащи. С них ручьем текла вода, оставляя на полу жуткие разводы. Но хозяйка дома, казалось, и не заметила этого, догадавшись о причине столь позднего визита и прикидывая про себя, сколько можно содрать с «дорогих гостей». А расценки за ночлег в ее свинарнике у этой женщины были высоки.

– Извините нас, госпожа, за то, что побеспокоили вас среди ночи, – добродушно пробасил мужчина, откидывая назад капюшон. Он был высок и полон, его жизнерадостную кареглазую физиономию украшала короткая чудная бородка. Длинные кудрявые черные волосы спутанными прядями разметались по его широким плечам. – Мы бродячие скоморохи и направляемся в Кельен, чтобы дать там представление. Но в дороге, увы, нас застала непогода. Лошади вязнут, ехать невозможно. Я и моя жена хотели бы просить у вас разрешения расположиться на вашем дворе. Повозка у нас небольшая, нас всего восемь человек. Мы достойно отблагодарим вас.

– Надеюсь, не дурацкими фокусами? – довольно грубо огрызнулась хозяйка. – В моей семье тоже восемь человек. Я одна, и мне надо кормить семерых детей мал мала меньше. Плату я возьму только деньгами. Пятнадцать золотых монет. Согласны?

Мужчина нахмурился. Будь он побестактнее, он бы не удержался от восклика: «Обдираловка!» Но он ничего не сказал женщине, кроме слов благодарности за чуткость, понимание, отзывчивость и еще пару качеств, которыми она никогда не обладала, и безропотно внес задаток. Глаза женщины алчно блеснули, едва она увидела монеты, и это заставило ее быть немного любезнее. Она даже предложила скоморохам разместиться в доме, но те вежливо отказались, сославшись на нежелание стеснять свою заботливую хозяйку.

Едва скоморохи ушли обустраиваться во дворе, как мать быстро разогнала своих детей по комнатам спать, в очередной раз пообещав оторвать им головы за хитрые проделки. Уже через час в доме на окраине все успокоилось. Гроза снова стала единственным нарушителем тишины. И, видимо, ей это понравилось, так как она разбушевалась с новой силой.