– Я – Конь, мое племя существует издревле и отличается от ваших вьючных созданий так же, как ты сама. Твой конюх почти не промахнулся, сказав, что меня пригнали с Пышных Равнин, я был рожден не намного южнее тех мест. Во времена, давние даже по людским меркам.

Он встряхивает гривой и косится на двери кухни, но там по-прежнему тихо.

– Ты уже придумала, как снять заклятие?

– Снять?

– Ну конечно! Ты ведь хочешь его снять, не так ли?

Я собираюсь с духом.

– Сначала хотела, но… но у меня было время подумать, так что больше не хочу.

– Так что больше не хочешь, – повторяет он, словно слова могут поменять от этого смысл.

– Не хочу.

– Почему? – Если лошади способны всем своим видом выражать ошеломление, думаю, это выглядит именно так.

– Не придется быть той, кем я была. Понимаешь? У меня никогда и не получалось, я терпеть не могла двор, а теперь могу просто оставить все позади. Могу сама выбирать себе жизнь.

Белый пристально смотрит на меня, а когда заговаривает вновь, я слышу нотки разочарования:

– Ты не чувствуешь долга перед своим народом?

К щекам приливает кровь.

– Мой народ остался дома. Кем бы я ни была, я не смогу помочь им из Менайи.

– Менайцы и есть твой народ. Они тебя выбрали. Хочешь подсунуть им гадюку вместо себя?

Я застываю, думая о Валке и о дворцовой жизни.

– Она не причинит вреда больше, чем дозволит королевская семья. А если они дозволят хоть что-то – значит, скорее всего, и сами не лучше ее. Я бы не смогла с ними бороться. Она в любом случае справится лучше меня. Она понимает в политике.

– Желающие власти редко в самом деле заслуживают ее. Она принесет стране одни несчастья. Ты же изо всех сил старалась бы не навредить. – Он пытается быть терпеливым.

Я качаю головой:

– Вал…

И замолкаю, потому что удавка впивается в шею, пережимает дыхание и кровь. Я повисаю на ограде, хватаясь рукой за горло и широко открывая рот. Наконец воздух снова врывается внутрь с хриплым свистом.

– Принцесса? – мягко спрашивает конь.

Я выпрямляюсь, убираю руку и пробую снова, будто ничего не случилось. Голос звучит сипло и сдавленно.

– Она не злая от природы. Просто черствая и мелочная. И станет беспокоиться о платьях и украшениях больше всего прочего. А принцессе в таком не будет отказа. Есть в правителях черты похуже неравнодушия к брошкам.

Если бы только знать, что Валка не предаст принца, меня совсем ничего не тревожило бы. Но она предаст, хотя бы потому, что теперь тоже во власти Дамы. Я не могу помешать ни той, ни другой, зато могу предупредить принца. И точно могу сделать это, не возвращая своего прошлого.

– И тебе совершенно безразличны собственное имя и статус?

– В жизни так много всего кроме имен и статусов. – В моем голосе звенит напряжение. – Настоящей принцессой я все равно никогда не была.

Хотя бы это удавка позволяет заявить вслух.

– Да, – соглашается конь, немного подумав. – Ты никогда не желала власти. Это лишь делает тебя лучшей принцессой, чем прочие.

Настырный говорящий конь, кто бы мог подумать.

– Почему тебе вообще так важно, кто я?

– Я думал, это важно тебе. И, думаю, еще станет, когда ты поразмыслишь. А на это у тебя теперь, кажется, предостаточно времени. – Он отворачивается и идет к остальным лошадям. – Приходи поговорить снова, принцесса.

Я смотрю ему вслед, вижу, что остальные лошади не отличают его от своих – говорящего коня с обостренным благородством. И не представляю, что со всем этим делать.

Я возвращаюсь в дом и весь ужин кручу в голове нашу беседу. Почти не уделяю внимания Валке и лордам, но едва ли они это замечают. И даже лежа в постели, я все еще не могу уразуметь, почему белого коня все это остановило, когда до свободы было рукой подать. То есть копытом в его случае.

Постепенно я проваливаюсь в тревожное забытье, и мне снятся равнины. В безлунной ночи они освещены лишь мерцанием звезд. Травы вокруг сначала кажутся низкими, но, пока я иду, вытягиваются и начинают оглаживать плечи. Двигаться становится трудно, я шагаю прямо и целеустремленно, но не представляю куда, потому что едва вижу что-либо над волнами стеблей.

И к оврагу выхожу так неожиданно, что падаю вниз, лечу с откоса под градом мелкого щебня. Ущелье совсем узкое, с десяток шагов, каменные склоны возносятся надо мной отвесными стенами. Я осторожно поднимаюсь на ноги, отряхиваю с ладоней песок. Взгляд мой притягивает бледный лучик света далеко в расщелине. Добравшись до него, я вижу жерло подземного хода.

Он ведет прямо всего несколько шагов, за углом – все то же мерное свечение. Повернув, я выхожу к яркому свету. В скале вырублена просторная комната. Она совершенно пуста, кроме огромного каменного возвышения в середине. Над пьедесталом висит лампа, что дает это ровное яркое свечение – благодаря скорее световому камню, чем пламени. Я с опаской подхожу ближе, но больше в пещере никого нет, а вход за моей спиной – единственный.

На пьедестале покоится неглубокая чаша, до краев наполненная мерцающей водой. Я нерешительно гляжу в нее, памятуя о прошлой встрече со своим отражением. Но ничего странного в этот раз нет, в воде отражаюсь я.

Я сама. Воздух вырывается из груди, будто от удара под дых. На меня смотрит лицо, всю жизнь бывшее моим. Я не могу отвести взгляда, а образ меняется, мои черты расплываются, волосы темнеют до черных. На меня смотрят карие мужские глаза.

Мне становится дурно, будто от качки, когда я узнаю в мужчине того самого колдуна. Он хмурит брови, по лицу пробегают тени, и губы шевелятся, выговаривая мое имя: Алирра.

Я мотаю головой и хватаюсь пальцами за края каменного стола. Колдун подается ближе, в его чертах сквозит растерянность, и я снова вижу свое имя на его губах.

Нет. Я бросаюсь прочь от возвышения, путаюсь в собственных ногах, спешу к выходу. Проскочив сквозь него, падаю в удушливый мрак. В отчаянии тянусь в пустоту, чернильная тьма застилает глаза, заливается в рот. Пальцы, скрюченные в когти, вцепляются в край чего-то, я срываю с себя одеяло, в щели ставней сочится лунный свет, а в мою грудь наконец-то вновь льется сладкий ночной воздух.

На следующий день мы спускаемся с предгорий. Обширные долины тянутся, насколько хватает глаз, золотистые от совсем еще летнего зноя травы колышутся волнами. Я с облегчением отмечаю, что они вовсе не такие высокие, как мне снилось, а едва по колено лошадям.

Тут и там разбросаны деревеньки, окруженные полями пшеницы и кукурузы, более низкими островками с посадками овощей и маленькими фруктовыми садиками. Порой мы проезжаем мимо огромных лугов, кругом обнесенных изгородями, за которыми бродят кони. Здесь, рассказывает принцессе Мелькиор, устроены хозяйства, в которых разводят лучшие менайские породы лошадей.

После ужина в очередном трактире я снова иду на конюшни. Работники еще не вернулись с кухни, но снаружи караулит один из воинов. Когда я дохожу до загонов, белый тянет голову из стойла и толкает меня носом в плечо. Я упираюсь ногами, чтобы не упасть.

– Ты поразмыслила над своим будущим? – спрашивает конь негромко.

Пока я успела только понять, что не так уж и рвусь искать колдуна, – что, если он разглядит настоящую меня под чарами, как в этом сне? Я не хочу, чтобы он вынудил меня снова быть принцессой, но другого способа донести предостережение до принца нет.

Поэтому я отвечаю на вопрос белого собственным:

– Почему ты вообще решил, что мы можем что-нибудь сделать?

От его вздоха мимо ушей со свистом проносится воздух.

– Я не могу. Только ты можешь развеять заклятие Дамы.

– Я?

– Или наложить новые чары равной мощи, или уговорить ее снять изначальные.

Меня тянет смеяться. Одно невероятнее другого.

– Я вроде бы не колдунья, – отвечаю ему сухо.

– Тогда придется выяснить, чего она хотела добиться, заклиная тебя.