Рэфик открывает дверь, и они спускаются по ступеням на залитую солнцем дорожку. У ворот Рэфик пропускает Логана вперед, оборачивается и подзывает меня жестом, словно кокер-спаниеля. Нехотя выхожу в холодный светлый сад, сложив руки на груди.

– Если бы Эллис решила уйти от мужа, то куда бы она отправилась?

Удивленно моргаю.

– Понятия не имею.

– Что вы можете сказать насчет Росса?

– А что насчет него?

– Может, хотите поведать мне что-нибудь такое, о чем неудобно говорить в его присутствии? – Я молчу, и она не в силах скрыть раздражения. – Мы связались с Саутваркским университетом, и там подтвердили, что Росс находился у них. Я просто интересуюсь у вас как у члена семьи, не стоит ли нам беспокоиться на его счет?

Глаза инспектора сверкают на уровне моего плеча, я оборачиваюсь и вижу в окне силуэт. Росс наблюдает за нами. Мне становится зябко.

– Нет. Конечно, нет! Росс не виноват. Говорю вам, все устроила Эл! – и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не добавить: «Я давно перестала быть частью этой семьи».

Рэфик пристально смотрит мне в глаза.

– Вы действительно считаете, что с ней все в порядке?

Не дождавшись ответа, она идет по дорожке и открывает калитку.

Смотрю вслед полицейским, слушаю звук двигателя «БМВ», пока машина не исчезает в городе. Оборачиваюсь на окно, но Росс уже отошел. Такое чувство, словно за мной наблюдают. Иду к калитке, оглядываю пустую улицу. Стою на солнышке, греясь.

– Может, она просто не знает, как все исправить, – шепчу я. Под спудом двенадцати лет злости, боли и обиды лежит память о тех временах, когда мы укладывались спать в Джунглях Какаду, взявшись за руки, изо всех сил стараясь не заснуть, чтобы не выпустить руку первой. – Может, она просто не знает, как теперь вернуться…

Просыпаюсь рано. Лежу в постели, глядя на потолок кафе «Клоун», и пытаюсь не обращать внимания на звуки старого дома. Эл и я часами таились в наших крепостях и замках, прислушиваясь, как он стонет и содрогается, и она горячо шептала мне на ухо: «В доме полно призраков!» Мы обе в это верили. Однако призраки пугали нас гораздо меньше чудовищ. Мы просто притворялись, что не слышим их.

Одеваюсь и тихонько спускаюсь по лестнице, сама не зная, зачем крадусь и почему мне так страшно. Изо всех сил цепляюсь за перила, сердце буквально выпрыгивает из груди; и в то же время я чувствую себя усталой и дезориентированной, словно вынырнула на поверхность из глубины ледяного озера, променяв одну смерть на другую. В этом доме происходило и хорошее, и плохое. Насколько же проще забыть обо всем, когда от его стен тебя отделяет целый океан…

Трогаю обои на лестничной клетке – греческие урны и виноградные лозы – и думаю о проволоке и системе рычагов, которые скрываются под штукатуркой и карнизами, как тайный город из паутины. Крученые медные нити терпеливо ждут, готовые натянуться и разбудить спящие внизу колокольчики.

Кухня пуста, но хранит следы пребывания Росса: кофейная чашка и наполненная водой миска из-под хлопьев в раковине, записка на столе.

Новостей нет. Мне не спалось, пошел прогуляться. Наверное, потом загляну в полицию. Угощайся чем хочешь. Целую.

Не отходя от стойки, жадно поедаю две миски кукурузных хлопьев, по подбородку течет молоко. Мама с отвращением отворачивается, приглаживает волосы и хмурится. «Не чавкай, Кэтриона». Дедушка поднимает взгляд от газеты «Дейли рекорд»: «Не ешь стоя, девонька. А ну садись, черт бы тебя побрал!» Сегодня я так по ним скучаю, что сердце сжимается…

Выпив две чашки крепкого кофе, возвращаюсь на второй этаж за ноутбуком. Проверяю почту, сидя за кухонным столом, и надеюсь, что это поможет мне вернуться к безопасной и гламурной калифорнийской жизни. Взамен нахожу три отказа в публикации от журналов и уведомление о выселении, хотя владелица квартирки на Пасифик-авеню – рекламирующая бикини модель по имени Ирена, которая проводит зимы в Палм-Бич, – обещала вернуться не раньше июня…

Закрываю глаза, растираю грудь ребром ладони. У меня почти нет денег, писательской карьеры я так и не сделала. Едва свожу концы с концами, перебираясь с одной съемной квартиры на другую. Ни наград, ни признания, ни Пулитцеровской премии, ни крупных договоров с издательствами. Ничего не вышло так, как я планировала. Покидая Шотландию, я представляла себе совсем иную жизнь, теперь же у меня и дома нет… Все утекает, словно песок сквозь пальцы, – медленно, но верно. И я, как всегда, виню во всем Эл. Только ее.

Собираюсь захлопнуть ноутбук и вдруг замечаю тему непрочитанного письма. Руки застывают над клавиатурой.

«НЕ РАССКАЗЫВАЙ НИКОМУ».

И кому я, интересно, расскажу? Смотрю на адрес отправителя: [email protected]. Впервые вижу. Наверное, очередной американский маркетинговый ход. На какие уловки они только не пускаются, пытаясь обойти спам-фильтры! Впрочем, в глубине души я понимаю, что это не спам. У меня возникает странное чувство: безразличие мешается со страхом, ощущение новизны – с узнаванием. Вай-фай тут медленный, письмо загружается еле-еле, и я задерживаю дыхание. В горле стоит ком; мне хочется удалить письмо, не читая.

И тут на экране появляются два слова:

«ОН ЗНАЕТ».

Отодвигаю стул, вскакиваю, иду к окну. Яблони качаются на ветру, огромные ветви и тяжелые листья находятся в непрестанном движении. Опускаю взгляд на подоконник и вижу штук пять гвоздей, вбитых в раму, как в кафе «Клоун». Провожу по ним пальцами снова и снова, до боли. Вас тут быть не должно! Кому понадобилось заколачивать рамы? Пойманный в ловушку стекла теплый солнечный свет ничуть не согревает, мои зубы стучат, по коже бегут мурашки.

Оповещение о новом письме заставляет меня подпрыгнуть. Отступаю в глубину кухни, с опаской кошусь на ноутбук.

Снова john.smith120594. На этот раз темы нет. Всего одно предложение.

«ПОДСКАЗКА 1. ТАМ, ГДЕ ВСЕГДА НАЧИНАЛАСЬ НАША ОХОТА ЗА СОКРОВИЩАМИ».

Закрываю глаза. Эл! Ну конечно же!

Несуразно большой ключ с бородкой все так же торчит в замке двери буфетной и поворачивается все так же туго. Старый, посыпанный гравием двор исчез, вместо него – ровные плитки и уродливые бетонные постаменты с еще более уродливыми вазонами. Я стою наверху лестницы, ведущей на задний двор, и вижу Эл, марширующую по периметру. Она пинает серебристые и серые камешки, стараясь не поскальзываться на углах.

Парник тоже исчез, зато старая каменная прачечная с окном в красной раме и шиферной крышей все еще маячит на углу дома. На красной деревянной двери крест-накрест висят ржавые цепи и замок. Насколько я помню, ее всегда так запирали, словно каторжника. Стена вокруг сада на месте, в ее тени – густые шпалеры сирени, клематиса, кампсиса, скрывающие от глаз широкие камни и поросшие мхом стыки. Мой взгляд скользит к высокой стене возле прачечной. Там нет ни сирени, ни клематиса, ни даже плюща. Вспышка красного. Дрожь. Снова вспышка. Шепоток серебристого, трепетного ужаса.

Стараюсь не обращать на него внимания, спускаюсь по лестнице в сад, иду сквозь шуршащие заросли мимо сарая, которого здесь раньше не было. Выкрашенные в цвет хаки деревянные стены и черная, крытая толем крыша.

И вот я стою перед Стариной Фредом, где всегда начиналась наша охота за сокровищами.

Эл прятала подсказки, я по ним шла. Крошечные листочки с зашифрованными посланиями, понятными лишь мне. Она рассовывала их повсюду; каждый квадратик бумаги вел к следующему, и приз ждал только в самом конце. Почти всегда – наш с сестрой портрет карандашом или красками, который я прикрепляла булавками к стенам Джунглей Какаду, словно тотем.

Старина Фред ничуть не изменился. Приземистый широкий ствол, ветви без яблок нависают низко и манят. Подхожу к месту, где Эл вырезала наши имена на коре, резко вдыхаю холодный воздух: они все еще здесь и даже не поблекли. Не в сердце, в круге. Протягиваю руку – и отдергиваю, увидев то, что вырезано ниже.