В квартире Талызина Шахар первым делом отыскал телефон и вытащил соединительный шнур из розетки. Проверил, куда выходят окна в зале и двух спальнях, и отправился вслед за хозяином на кухню. Раздеваться меж тем не стал, лишь расстегнул пальто и просунул в карман лыжную шапочку. Пожелав Семену Петровичу приятного аппетита, вяло перелистывал журнал «Огонек», пока главный инженер трапезничал.
– Поговорим, Семен, – возвестил начало форума «Охотник-жертва» Шахар, как только Талызин налил себе чай. – Прошу слушать хорошо и вначале думать, потом говорить. Первый. Твоя дочь Лариса живет Москва, Мирский переулок дом 4, квартира 12 с твоя бывшая жена Виктория. Она жива и здорова, никакой беда с ней не случилось. Второй. Твоя мать Серафима живет в деревня Кострица, Воронежская область, она жива и здорова и никакой беда с ней тоже не случилось. Твой семья никто не хочет делать плохо до тот момент, пока ты мне помогаешь… – Монолог оборвался. Интервент пристально всматривался в лицо визави, должно быть, постигая реакцию хозяина. Но, кроме припухлостей жестокого похмелья, не высмотрел ничего. Приподнялся и, расправив примявшиеся шлицы пальто, уселся вновь. Вновь заговорил: – Дальше – главное. Ты, Семен, едешь в Багдад.
– Какой Багдад? В Ирак? – Талызин схватился за чашку и судорожно отпил, обжигая губы.
– Багдад, Семен, есть один, поэтому будь серьезный, – укорил интервент, после паузы продолжив: – Я приехал к тебя потому, что ты – один человек в Советский Союз, который имеет виза Ирак. Или почти один… Кроме того, в Ирак тебе ждут работать. Я даже знаю, что вчера ты сказал «нет» ехать туда. Сказал «нет» в третий раз, хотя тебе сильно просили.
Значит так… Завтра звонишь Москва, говоришь «да», берешь паспорт и едешь Багдад с один маленький вещь. Там ее давать один человек и твоя задание конец. Потом имеешь много денег и паспорт жить Европа. Но самое главное: у тебя будут друзья, которые тебя защищать – до самый конец жизни, – поставил жирную точку интервент. Медленно облокотился о спинку правым плечом, будто настороженно выжидая.
Тем временем Талызин маленькими глотками потягивал чаек, простецкой собранностью передавая, что его хата с краю, поскольку присутствует здесь номинально либо визитер по ошибке принял его за кого-то другого.
На самом деле Семена Петровича страдал от жажды и никакую личину на себя не напускал. Не будь напиток горячим, давно бы одним залпом чашку опорожнил. Горло сподобилось в пеньку еще в такси, когда, забираясь в салон, он на тротуаре в снежной жиже поскользнулся. Тотчас металлическим зажимом в руку впилась кисть эскорта, восстанавливая у поднадзорного равновесие. Хват был настолько неумолим, что соблазн призвать подмогу, покалывавший то и дело, мгновенно испарился.
Талызин допил чай, вновь протянулся к чайнику.
– У нас мало время, если не хочешь, чтобы я звонил о твоя дочь в Москва… – предостерег Шахар,
Семен Петрович поднес ладонь ко лбу, сообщая, что нечто запамятовал.
– Послушайте! – воскликнул он. – Какой я раззява: ужинать не пригласил! Глазунью сделать?
Гастролер непроизвольно сглотнул и воровато взглянул на хлебницу, прощаясь с образом инквизитора на стреме. Он метался между приступом голода, вдруг нахлынувшего, – с шести утра ни маковой росинки во рту – и лихорадочным осмыслением, какие каверзы за предложением Талызина кроются. Радушия, не говоря уже хлебосольства, при общении со своими многочисленными объектами им прежде не замечалось.
– А почему ты, Семен, вопросы не задавать? – спросил Шахар, так и не разобравшись. – Тебе все понятно? Я плохо по-русски говорить…
– Для чего? Ясно как белый день. Только… – Талызин осекся, оставив оппонента в неведении почему: из-за того, что в марлевой упаковке, извлеченной из холодильника, главный инженер обнаружил крохотный кусочек сала, или переосмыслил ультиматум?
– Вот это не надо! – Шахар указал на сало. – Я лучше хлеб кушать.
Тут гастролера словно приподняло за шкирку: такого грубого промаха он давно не совершал. Свинину не едят лишь мусульмане и евреи. Подставился.
– Простите, виноват. Знаете, моя вина. Мог бы и догадаться… – сокрушался Семен Петрович. – Я на постном масле поджарю. Мигом.
– О чем ты догадаться, Семен? – насторожился Шахар, внешне напоминая птицу, унюхавшую среди бесполезного мусора единственное зернышко.
– О том, уважаемый, – Талызин вздохнул, – что заявились вы откуда-то из Ближнего Востока, а скорее, из Израиля. Не заметь я это, посчитал бы вас сумасшедшим. Так что меня вы больше заинтриговали, нежели взяли на испуг. В вашем регионе я год отбыл и этот жест помню, – Семен Петрович изобразил жест-щепоту, усмехаясь.
Разоблаченный гастролер виновато взглянул на Талызина, после чего перевел взор на хлебницу.
– Конечно, конечно! И масло возьмите. – Семен Петрович придвинул масленку и нарезанный батон.
Скоро Шахар уплетал «бутерброд развитого социализма», прописавшийся в свое время повседневным ингридиентом меню и у другой нации первопроходцев – израильтян. Тем временем у гастролера хрустели не только скулы, но и его кудрявые извилины. Когда же Шахар заморил червячка, то заключил: никакой мудреной ловушки Черепанов, скорее всего, не выстраивает. В озвученном утром досье главного инженера гэбист, наряду с прочими сведениями, сообщил, что объект уже бывал в Ираке. «Все же откуда проницательность такая? Явный перебор. И беглого взгляда на местную прессу хватит, чтобы понять, насколько та куца информационно. Иракский кризис, ныне – добрая половина газетных полос на Западе – у советской масс-медиа на задворках», – размышлял гастролер.
Шахар потянулся было за добавкой, но передумал. Посчитал, что прожорливость будет истолкована неверно: будто получив под дых, гость не может оправиться.
– Большое спасибо, Семен! Но что ты думать о мой идея? – не стал затягивать тайм-аут в виде перекуса Шахар.
– Хотя бы имя свое назвали… – сетовал, нахмурившись, Талызин. – И, кажется, слабо представляете, что такое Советский Союз.
Шахар погримасничал, передавая противоречивую совокупность эмоций – от горечи несбывшихся надежд до напускного сострадания. Потер даже нос.
– Зато ты, – возразил гастролер, в душе поковырявшись, – не знаешь, как просто забрать у человек жизнь. Стоит она меньше, чем этот хлеб, когда профессионал имеет задание… – Шахар стряхнул со стола крошки в подставленную ладонь. Рассмотрев, высыпал на столешницу обратно.
– Может, расскажите подробнее?– хмуро предложил Талызин, прикипев взглядом к крошкам.
– Что это подробнее? – уточнил Шахар, хотя и подспудно уловил, что объект в схему встраивается.
– Детали вашей затеи. Кому это нужно и почему… Кроме того: что отвезти? – пояснил, уже обреченно, Семен Петрович.
Гастролер задумался, казалось, испытывая трудности выбора. Вдруг резко встал, обошел стул и руками на спинку облокотился. Но на Талызина не смотрел, теребил свои длинные, не раз травмированный пальцы.
– Слушай меня внимательно, Семен, – решился наконец Шахар, поднимая взор. – Завтра в девять ты звонишь Москва – скажешь «хорошо». В тринадцать часов, когда перерыв, мы встречаться возле магазин, против твоя работа. Через час после встреча я знать, позвонил ты или нет. Если порядок, я говорю детали. Сейчас могу сказать только это: то, что ты в Ирак везти, нужно очень многим людям. Простым, хорошим людям – таким, как ты, Семен… – Шахар прервался, задумавшись. – Поэтому не думай, что я – гангстер. Но другой выход, кроме сделать тебе и твой семья страшно, у меня нет…
– Вы хоть осознаете, – взорвался Семен Петрович, – куда меня толкаете?! Во-первых, под американские бомбы, которые со дня на день повалятся на Ирак. Во-вторых, на измену Родине, пусть неявно, но поддерживающую Саддама. Есть в-третьих и в-четвертых, пальцев не хватит! Одним словом, в добровольную петлю! Теперь скажите, а какой смысл? В деньгах на памятник самоубийце, в кого вы меня прочите, или в паспорте, который мне незачем. Разве что гербарий хранить!
