Её глаза, такие же зелёные, как у него, ярко блестели, а волосы были того редкого цвета бурой лисьей шерсти, что встречается только в Шотландии. Взгляд девочки был мёртвый, недвижимый, он совсем не подходил ребёнку.

Со слабым весельем мальчик подумал, что они с этой девочкой поладят. Они были очень-очень одинаково немёртвыми и совершенно неживыми.

— Девять, десять. Тебя скоро повесят, — закончила она. — Ты очнулся?

Он сел на кровати, не сводя глаз с девочки.

— О, можешь не говорить — ты лежишь тут давно, — продолжила она, опуская подбородок на острые коленки. — Я тоже. Было скучно, к нам никого не пускали, только врачи иногда заходят. А ты всё не шевелился, — она замерла на миг и добавила уже немного другим голосом, более уверенным: — Я уж думала, что не проснёшься.

— Сложно было держать твоё сердце в руках, юный Мастер, — услышал он тогда голос безликого.

Девочка от этих слов оцепенела и будто выцвела: волосы стали на несколько тонов светлее, уже не бурая шерсть, а выцветшая ржавчина; глаза из яркой зелени смерти превратились в два мутных грязных болота.

— Но, — продолжал безликий, — ты всё же справился. Что же тебя остановило, юный Мастер?

— Не знаю. Любопытство, — пробормотал он, вновь чувствуя подкатывающую апатию. Его сердце начало пропускать удары, зрение возвращалось к своему более широкому спектру, а запахи медленно таяли.

— Любопытство, — протянул безликий тогда. — Что же. Пусть будет так. Главное, что ты оставил свою магию.

— Осталось ли в тебе любопытство? — спросил безликий сейчас. — Хотя бы капля?

Эванс тяжело, с хрипами и хлюпанием, вдохнул. Любопытства в нём не было, однообразная жизнь в магическом замке не располагала к появлению этого чувства. Лили старалась разбудить в брате хотя бы крохи, делала невероятные вещи, творила потрясающую магию… а Эванс скучал.

— Нет, — прохрипел он.

Безликий откинул с тела Эванса простынку. Постное лицо разрезала кривая усмешка; выглядела она на обычно равнодушной маске как излом или трещина.

Одного взмаха рукой хватило, чтобы укус на ноге Эванса прекратил гноиться, а чёрные язвы на коже мальчика вспухли чёрной слизью. Под ней не было ни следа от недавних нарывов. Эванс стал выглядеть как обычный мальчик, разве что очень бледный. И глаза у него оставались по-молочному мутными.

— Жаль, жаль… а вот магия в твоём теле всё ещё теплится. Почему же, юный Мастер?

Эванс не ответил.

========== Глава 12 ==========

Весна наступала неотвратимо, каждый день понемногу отвоёвывая у зимы маленькие кусочки реальности, складывающиеся в неприглядную картину, заполненную сухими голыми ветками деревьев, чёрной землёй и редкими проблесками голубого неба на бело-сером своде. Тут и там, точно извиняясь, начинали пестреть зелёные травинки, на ветвях набухали робкие, дрожащие от малейшего сквозняка почки, а первый желтый цветок Лили встретила с детским восторгом и с такой же непосредственностью: недолго думая, сорвала жёлтую головку на зеленоватом стебле и отнесла к Снейпу в класс зельеварения, где она всё равно проводила почти неприлично много времени. Цветок стоял один-одинёшенек в огромной мутной вазе, помнившей, казалось, самого Слизерина.

Весеннее настроение охватывало учеников Хогвартса. Влюблённые с новой силой принялись сбегать по ночам из своих гостиных для того, чтобы провести парочку лишних часов наедине. К счастью, погода не радовала комфортными температурами, так что профессорам не приходилось рыскать по территории замка в поисках гулён.

Впрочем, были люди, — ну, не совсем люди, — которых всеобщий ажиотаж не коснулся. К ним относился обычно жизнерадостный Рубеус Хагрид, работавший лесником при Хогвартсе.

Рубеус в своей крови нёс ровно половину великаньей, так что выглядел он соответствующе: огромный, заросший бородой по самые глаза мужик в меховом тулупе, который Хагрид не снимал даже летом. Характер, однако, Рубеус имел самый что ни на есть добродушный; зачастую из-за своей любви к миру и населяющим его зверушкам полувеликану весьма серьёзно доставалось от окружающих.

Лучшим примером тому мог бы стать скандал, разразившийся буквально пару недель назад: Хагрид вздумал вырастить в своей хижине дракона, невесть как оказавшегося у него. К несчастью, Рубеус забыл о том, что дом его сделан из дерева, а драконы — твари огнедышащие, и вышло так, что некоторое время лесник, лишившийся и дракона, и крова, жил в Хогвартсе, совсем рядом с башней Гриффиндора.

Так что не было ничего удивительного в том, что Лили, нестерпимо скучающая без своего любимого брата, вознамерилась подружиться с удручённым лесником. Именно благодаря этой дружбе, навязанной скорее от скуки, нежели от реального желания, Лили заметила, что приободрившийся было Хагрид вновь начал скатываться в затягивающую его, точно трясина, депрессию.

— Ха-агрид, открывай, я пришла! — призывно крикнула Лили, для надежности пару раз стукнув кулачком по новёхонькой дубовой двери.

По ту сторону дуба завозились, громко щёлкнула задвижка и приветливо скрипнули петли. Заново отстроенный дом был преимущественно из камня и прекрасно подходил леснику по росту, хотя и был великоват для остальных его посетителей. Лили задрала голову, едва не упав, чтобы взглянуть Рубеусу в лицо, почти полностью скрытое бородой.

Несмотря на лишнюю растительность на лице, Рубеус Лили нравился.

— А, малышка Лили, — пробасил Хагрид, от радости и врождённой неловкости не зная, куда деть руки. — И, кхм, брат твой, как там бишь его…

— Эванс, — представила брата Лили, прежде чем прошмыгнуть в дом, потянув за собой брата.

— Эванс?..

— Просто Эванс! — крикнула она из глубины гостиной.

Хагрид пару мгновений потоптался на месте, затем закрыл дверь и с особым удовольствием задвинул гротескную металлическую щеколду. Леснику она очень нравилась: в память о Норберте, дракончике Хагрида, директор Дамблдор трансфигурировал обычную щеколду в язык пламени, что выплёвывал дракон, а дверь изнутри украсил самим огромным крылатым ящером.

Великий он человек — Дамблдор, да… хотя Лили не нравился — слишком бородатый.

Изначально дом имел две комнаты: гостиную-спальню и кухню, разделённые дверью, которую лесник снял; как говорил сам Хагрид, ему так было привычнее: прошлый его дом был мало того, что из дерева — так ещё и имел всего одну комнату с удобствами на улице. Мебель дома была массивной, и её Хагрид лично вырезал из огромных деревьев Запретного леса, так что стулья и столы вышли под стать их обладателю и создателю.

Лили уже сидела на кухне и со сосредоточенным видом грызла мраморные печенья. Её брат крутил в руках три зуба разных размеров и форм. Перед мальчиком на тарелке стоял заляпанный кровью кекс.

— Ох, это, как же это так! — всплеснул руками Хагрид, едва завидев зубы Эванса. — Извини, мне так, это, жаль! Иди, это, к мадам, мадам Помфри, она даст, этот, как его, костерост!

— Потом сходит, — беззаботно отмахнулась от предложения лесника Лили, старательно облизывая печенье в попытке его размочить. — А сделай чай!

— Ох, это, как его… конечно!

Хагрид принялся греметь посудой. Лили отложила печенье, и, пока Рубеус был повёрнут к ней спиной, быстро воткнула зубы брата обратно ему в дёсны. С первого раза она перепутала местами клык и передний, но, заметив ошибку, переставила зубы на правильные позиции и, сделав страшное лицо, выразительно посмотрела на брата. Эванс, будто бы оробев от подобного взгляда, захлопнул рот, но довольная Лили успела увидеть, как светло-зелёная искра магии заметалась по тёмным дёснам её братца, возвращая им нормальный розовый цвет.

Хагрид разлил чай по огромным литровым чашкам, поставил их перед детьми и сам грузно уселся за стол, чинно сложив руки, точно первокурсник на первых уроках.

— Как, это, дела?

Лили вновь взяла обслюнявленное печенье и принялась рассказывать обо всём сразу: о цветке, об отработках со Снейпом, о том, как надоела ей слякоть и зима, как умён её брат, но как он же ленив, как не любят его на Гриффиндоре, как…