Холодные пальцы Эванса, невесомо коснувшиеся её ладони, немного охладили злое чёрное пламя, разгорающееся где-то в груди Лили. Девочка с усилием затолкнула в горящие жаром лёгкие немного воздуха. Лишь бы не вылить этот огонь на спину МакГонагалл.

Отработки Лили действительно не волновали, и дело было в том, что она совершенно не знала, чем себя занять по вечерам. Волшебство ей надоело почти смертельно, а от бессмысленных маханий палочкой и заучиваний бесполезных простеньких заклинаний тошнило так же, как и от полюбившейся брату тыквы. Даже рисовать первокурснице алознаменного факультета не хотелось; признаться, рисование даже пугало её, поскольку часто выходило так, что карандаш оставлял странные дёрганные линии, складывающиеся в картинки, от которых у девочки болела голова и темнело перед глазами.

Лили устала от магии, устала от вечно унылых лекций и бессмысленной траты её времени, слишком ценного для того, чтобы проводить его, сидя за неудобной партой и размахивая палочкой. Ей хотелось бегать, прыгать, кувыркаться! Эта шебутная энергия не могла быть задавлена глупыми уроками полётов на неудобных мётлах, которые, к тому же, выглядели настолько плохо, что могли бы сойти за мётлы для подметания улиц. И скоро столь нелюбимые уроки полётов, что хоть как-то заменяли физкультуру, должны были кончиться, но никакой замены, по словам старшекурсников, у них не было и не будет.

В принципе, некоторая физическая нагрузка присутствовала на уроке гербологии и уходе за магическими существами, где ученикам предстояло удерживать в узде разбушевавшиеся растения и животных, но Лили, прочитавшая горы книжек про правильное воспитание и развитие детей и подростков, знала, что этой минимальной нагрузки было недостаточно. Её вообще удивляло, почему английские маги, имея минимальную физическую активность и потребляя кучу жирной и вредной пищи на завтрак, обед и ужин, вид имеют здоровый и даже цветущий. Магия, не иначе.

Клокочущей ярости Лили хватило до вечера. Только вдохнув холодный воздух подземелий, девочка ощутила, как кипящая лава её гнева тухнет и с шипением превращается в угольно-чёрную массу, хранящую в своих недрах алые искры ненависти и камнем лежащую на сердце девочки. Отношение Минервы МакГонагалл к своим подопечным было в корне неверным: Лили, к примеру, лишь изредка слышала от профессора-кошки сухие дежурные похвалы, тогда как обругана девочка была не раз и не два. Младшекурсница бросила считать количество порицаний где-то после третьего десятка.

— Я уже успокоилась. Почти, — фыркнула Лили в ответ на один из обеспокоенно-равнодушных взглядов Эванса. — Да, почти.

Дорога от лестницы-чудесницы, одной из немногих, что не двигалась и не заставляла свои ступеньки исчезать в самый неподходящий момент, до кабинета зельеварения всегда была разной: иногда Лили могла более получаса шагать по серым каменным плитам бодрым шагом, иногда ей хватало пяти минут вялого волочения ног, чтобы добраться до цели; как бы там ни было, но, стоило Лили обзавестись компанией, как непостоянный коридор вдруг замирал, напряжённо вслушиваясь в детские шаги. Тогда дорога занимала чуть больше семи минут, если идти не очень быстро.

Эванса волшебный коридор за «компанию», очевидно, не принимал, и детям пришлось шагать так долго, что к концу их почти бесконечного пути Лили едва чувствовала ноги.

— Мисс Эванс, мистер Эванс, — поприветствовал детей Снейп, едва те зашли в кабинет. — Вы считаете излишним придерживаться чёткого графика, не так ли?

Лили, игнорируя преподавателя и надраивающих котлы несчастных учеников, кое-как доковыляла до ближайшего стула и блаженно развалилась на нём, вытянув ноги и испустив вздох удовольствия. К счастью, на подобное поведение Снейп отреагировал лишь насмешливым тёмным взглядом и приподнятой в недоумении бровью.

Немного передохнув, Лили по привычке пошла в кладовку с особенно мерзкими на вид ингредиентами вроде бубонтюберов или слизеобразных медуз. Что примечательно, со всей этой гадостью было необходимо работать очень часто: различные куски этих уродцев во многих зельях являлись главными составляющими. Как можно было догадаться, подобной гадости всё время не хватало. Снейп позволял некоторым своим ученикам заготавливать материал для уроков, дабы не тратить своё время на бесполезную чистку котлов.

Чистильщики же котлов, осознавшие нулевую полезность их действий, только бросали угрюмо-злорадные взгляды на кривящуюся от отвращения девочку.

Пока Лили стучала ножом по разделочной доске и со смачным хлюпаньем раскидывала кусочки слизняков по баночкам, Эванс бездумно пялился на чистый пергамент, лежащий перед ним на парте. Когда Снейп одаривал первокурсника пристальным взглядом, красноволосый макал перо в чернильницу и заносил его чёрный измочаленный кончик над желтоватой чистой поверхностью. Итогом столь бурной деятельности было множество пятен различных размеров на пергаменте и парте и Снейп, полный отчаяния: злиться на Эвансов он по какой-то причине совершенно не мог.

— Ну неужели так сложно, мистер Эванс?! Ни одного выполненного домашнего задания! За всё время! А теперь вы, сидя тут, отказываетесь написать и одну-единственную строчку!

К тому моменту, как колокольный звон оповестил о приближающемся комендантском часе, около бесформенных пятен появилась ровно одна строчка. Лили успела заполнить все предложенные ей ёмкости вязкой слизистой массой, и, наверное, это уберегло брата гриффиндорки от немедленной расправы со стороны зельевара.

— Вон отсюда! — в сердцах воскликнул Снейп, едва взглянув на пергамент Эванса. — И чтоб глаза мои вас до следующего урока зелий не видели!

Недовольно ворчащая Лили по привычке схватила брата за руку (Эванс не обратил внимания на мгновенно впитавшуюся в школьную форму слизь) и постаралась как можно быстрее увести тормозящего слизеринца из владений мрачного таинственного профессора, пребывавшего в самом скверном настроении.

Коридор, утомившийся от топота и детских голосов за долгий-долгий день, выплюнул их на лестницу едва ли не через пять шагов. Недружелюбно сверкнув глазами-факелами, подземелья зашипели гаснущим пламенем и завернулись в тишину и темноту ночи, точно в одеяло. Лили на подобное ребячество только головой покачала: ну надо же, древний замок, а ведёт себя…

Лестницы складывались в одну большую головоломку, в которые так любила играть младшая Эванс в приюте. Ступеньки, тихонько перешёптываясь крошащимся камнем, строили беспроблемный путь, ведущий исключительно вверх; по обычаю, Эванс всегда сначала доводил сестру до её общежития, откуда возвращался в гостиную серебряного факультета, сопровождаемый злыми взглядами гриффиндорцев и недовольным ворчанием почти уснувших портретов. Их почему-то пугала близость красноволосого первокурсника с пустыми глазами, отражающими редкие огненные искры, точно две зелёных стекляшки.

Лили клюнула Эванса в щёку, неловко ударившись носом о высокую острую скулу. Смущённо потирая пострадавшую часть лица, девочка улыбнулась, тихонько пожелала брату спокойной ночи, назвала пароль скучающей даме на портрете и проскользнула в душное веселье гостиной Гриффиндора. Полная дама, как и всегда, спустя несколько минут бессмысленного и тупого взгляда первокурсника, мягко сказала:

— Иди, мой мальчик, — сказала Полная дама. — Тебе пора. Твоя замечательная сестрица расстроится, если ты попадёшься мистеру Филчу или его кошке.

Обратный путь был труднее. Лестницы упрямились, факелы не желали зажигаться, когда Эванс подходил к ним. Его сопровождал гул голосов: встречные портреты весьма нелестно отзывались о мальчике, тотчас забывая о нём, стоило слизеринцу пройти мимо полотен. Замок не замечал Эванса, а если и замечал, то старался скрыть это, будто маленький ребёнок, играющий в прятки. Подобно ребёнку, закрывающему глаза и верящему в собственную невидимость, Хогвартс замирал лестницами, тушил факелы, освобождал коридоры и выпроваживал привидений. Любое существо, способное встретить Эванса на пути, уводилось от мальчика, будь то паук или миссис Норрис. Любое существо, неспособное поддержать ребячество тысячелетнего замка, неспособное притвориться, будто слизеринца не существует, не могло найти Эванса.