Хотя обед не был формальным, в столовую вошли парами. Полковник поспешил предложить руку Элизабет, Дарси подошел к Джейн, Бингли с шутливой галантностью предложил руку Джорджиане. Увидев, что Элвестон замыкает шествие в одиночестве, Элизабет пожалела, что не предусмотрела пары для него, но так трудно быстро найти достойную одинокую даму, да и особого ритуала для подобных обедов накануне бала не существовало. Место рядом с Джорджианой пустовало, и, когда Элвестон сел на него, Элизабет заметила, что по его лицу пробежала довольная улыбка.

Когда все уселись, полковник сказал:

– Значит, миссис Хопкинс опять не с нами. Ведь она второй раз пропускает бал? Ваша сестра не любит танцевать или его преподобие имеет теологические возражения против бала?

– Мери никогда не любила танцы и просила ее извинить; что касается ее мужа, то он, конечно, не возражал против ее поездки. Когда они последний раз здесь обедали, он сказал, что, на его взгляд, бал в Пемберли, на котором присутствуют друзья и знакомые семьи, никак не может плохо повлиять на мораль и манеры, – ответила Элизабет.

– Его слова показывают, что он никогда не пробовал здесь белый суп, – шепнул Джорджиане Бингли.

Это замечание вызвало улыбки и смешок за столом. Но веселое настроение продолжалось недолго. Не было обычного оживленного разговора, и даже жизнерадостная болтовня Бингли не могла вывести гостей из апатии. Элизабет старалась не смотреть на полковника, а когда все же смотрела, то видела, что его взгляд часто останавливается на молодой паре напротив. Элизабет казалось, что Джорджиана в скромном платье из белого муслина и с ниткой жемчуга в темных волосах никогда не выглядела лучше, но взгляд полковника был не столько восхищенный, сколько изучающий. Молодые люди вели себя безупречно: Элвестон уделял Джорджиане внимания не больше обычного, а Джорджиана общалась одинаково приветливо и с Элвестоном, и с Бингли, в точности следуя светскому этикету, словно юная девушка, впервые попавшая на званый обед. Однако был один момент, который, Элизабет надеялась, полковник не заметил. Элвестон смешивал для Джорджианы воду с вином, на секунду их руки соприкоснулись, и от Элизабет не скрылся легкий румянец, на мгновение окрасивший щеки девушки.

Когда Элизабет увидела Элвестона в вечернем костюме, ее в очередной раз поразила исключительная красота молодого человека. Он, несомненно, знал, что не может войти в комнату, чтобы взгляды всех находившихся в ней женщин не устремились бы на него. Густые каштановые, зачесанные назад волосы, прямые брови, карие глаза, выразительное, открытое лицо, не позволявшее назвать его просто красавчиком, уверенность и изящество в движениях. Обычно общительный и веселый, сегодня даже он подпал под общее настроение и был словно не в своей тарелке. Может быть, все устали, подумала Элизабет. Бингли и Джейн проехали всего восемнадцать миль, но встречный ветер задержал их в пути, а она с мужем всегда в хлопотах в день перед балом.

Буря за окном не способствовала созданию веселой атмосферы. Когда в трубе завывал ветер, огонь как живой шипел и ворчал в камине; иногда вспыхивало горящее полено, рассыпая сверкающие искры и бросая красный отблеск на лица людей за столом, и тогда казалось, что их лихорадит. Слуги неслышно входили и уходили, но Элизабет испытала большое облегчение, когда обед подошел к концу, и она, перехватив взгляд Джейн, поднялась и вышла из-за стола с ней и Джорджианой, и они втроем отправились в музыкальный салон.

Пока в маленькой столовой обедали, Томас Бидуэлл чистил серебро в буфетной. Это стало его обязанностью после того, как четыре года назад боли в спине и коленях не позволили ему больше служить кучером; новой работой он гордился, особенно в вечер перед балом леди Энн. Из семи больших канделябров, разложенных по длине стола, пять он уже почистил, а оставшиеся два собирался привести в порядок сегодня вечером. Работа трудоемкая, длительная и на удивление изматывающая, он понимал, что к концу дня спину, плечи и руки будет ломить от боли. Но горничным или молодым слугам с такой работой не справиться. А такой ответственный человек, как дворецкий Стаутон, занят подбором вин и наблюдением за подготовкой к балу; он не прикасался даже к самым ценным серебряным предметам, вменив себе в обязанность только осмотр уже вычищенного серебра. Предполагалось, что в течение недели перед балом Бидуэлл, надев фартук, почти все дни и вечера проведет в буфетной за столом, заваленным фамильным серебром семьи Дарси – ножами, вилками, ложками, канделябрами, серебряными сервировочными тарелками, блюдами для фруктов. Натирая канделябры, он представлял себе, как горящие длинные свечи отбрасывают свет на драгоценности в женских прическах и подрагивающие бутоны в цветочных вазах.

Бидуэлл никогда не боялся оставлять своих домашних одних в лесном коттедже, да и они не испытывали страха в лесу. Коттедж долгое время стоял заброшенный, пока отец Дарси не привел его в порядок, чтобы там мог жить кто-нибудь из слуг. Но хотя размерами он превосходил обычное помещение для прислуги и там можно было наслаждаться уединением и спокойствием, не многие выражали желание жить в этом коттедже. Его построил прадедушка Дарси, затворник, проведший большую часть жизни в одиночестве, разделяемом лишь собакой по кличке Солдат. Здесь он стряпал себе незатейливую еду, читал и просто сидел, глядя на мощные стволы деревьев и на густой кустарник, отделявшие его от остального мира. Когда Джорджу Дарси исполнилось шестьдесят, Солдат заболел, стал беспомощным и очень страдал. Дедушка Бидуэлла (тогда еще мальчик, помогавший на конюшне), как обычно, привез хозяину свежее молоко, но нашел того мертвым. Дарси застрелил Солдата и потом застрелился сам.

До Бидуэлла в коттедже жили его родители. Ни его, ни их не смущала история дома. Разговоры о привидении в лесу пошли после не столь давней истории, случившейся вскоре после того, как владеть поместьем стал дед нынешнего хозяина. Молодой человек, единственный сын в семье, работавший помощником садовника в Пемберли, был уличен в незаконной охоте на оленя в поместье мирового судьи, сэра Селвина Хардкасла. Браконьерство тогда не считалось таким уж страшным преступлением, и многие судьи в голодные годы относились к нему снисходительно, но похищение оленя каралось смертной казнью, и отец сэра Селвина настаивал на исполнении закона. Мистер Дарси просил проявить в данном случае милосердие, но сэр Селвин был непреклонен. Не прошло и недели со дня казни, как повесилась мать юноши. Хотя мистер Дарси сделал все, что мог, бедная женщина считала во всем виноватым именно его. Она прокляла род Дарси, и тогда в округе пошел слух, что ее призрак, издавая горестные вопли, бродит по лесу; его видят те, кто по неосмотрительности осмеливается пойти туда в темноте. Появление мстительного призрака всегда предвещало смерть в поместье.

Бидуэлл не обращал внимания на эти глупости, но на прошлой неделе ему рассказали, что две горничные, Бетси и Джоан, сообщили по секрету остальным слугам, что видели в лесу привидение. Он посоветовал девушкам не распускать пустые слухи: если они дойдут до миссис Рейнолдс, им несдобровать. Хотя его дочь Луиза не работала больше в Пемберли, а сидела дома, помогая ухаживать за больным братом, он боялся, как бы до домашних не дошла эта история. Впрочем, и она, и ее мать проявляли достаточную осторожность и тщательно запирались на ночь, а он, возвращаясь поздно вечером из Пемберли, подавал условный сигнал: три раза стучал громко и четыре тише – и только потом вставлял ключ.

О коттедже шла дурная слава, но несчастья коснулись семьи лишь недавно. Бидуэлл помнил ясно, словно это было вчера, тот горький момент, когда он окончательно снял красивую ливрею первого кучера семьи Дарси и простился с любимыми лошадьми. А теперь, вот уже год, медленно и мучительно умирает его единственный сын, надежда всей его жизни.

Но мало этого: старшая дочь, от которой никто – ни он, ни жена – никогда не ждали неприятностей, доставила им большое беспокойство. У Сары всегда все шло хорошо. Она вышла замуж за сына владельца трактира «Кингз-Армс» в Ламтоне, честолюбивого молодого человека, который перебрался в Бирмингем и на деньги, оставленные дедом, открыл там свечную лавку. Дело процветало, однако Сара уставала и все глубже погружалась в депрессию. За эти четыре года она родила троих детей и ждала четвертого, материнские заботы и работа в лавке так ее вымотали, что она послала домой отчаянное письмо, умоляя о помощи сестру Луизу. Жена без слов отдала Бидуэллу письмо, но он знал, что она разделяет его беспокойство: еще бы, их разумная, веселая, пышущая здоровьем Сара попала в такую переделку. Прочитав письмо, он вернул его со словами: «Уилл будет тосковать по Луизе. Они очень привязаны друг к другу. А ты сможешь ее отпустить?»