Там разгорался Серебряный век (термин из лексикона алхимиков и розенкрейцеров), недалеко и до Золотого рассвета. Литература и искусство той поры не просто вдохновлялось оккультизмом, но являлось действенным его воплощением. Мы не увлекались мистикой, мы ей жили, дышали, творили. Каждое наше слово приправлялось поиском Всего Сущего, и мы верили, что Все Сущее находилось в нас - напишут они в изгнании.

  Поэтому свое победоносное шествие Штайнер решил начать с России. Одновременно с берлинским, в том же 1913-м, открылось московское антропософское общество. Адепты Штайнера быстро сориентировались: местные теософы - преимущественно провинциалы. Одинокие, скучающие, привязанные к пропахшим чернилами присутственным местам, тратящие значительную часть заработка на выписку заграничных журналов, витающие где-то в окрестностях восьмого неба, ждущие немедленного чуда, вместо того, чтобы строить свою жизнь. Именно на них, болезных мистиков российской глубинки, и нацеливались антропософы.

  Даже спустя лет 15 уже трудно было представить себе накал оккультных страстей 1910-х годов. Не поверите, но теософское общество появилось даже в Смоленске, обычном городе. Оно пользовалось (на первых порах) покровительством, как тогда писали, прогрессивных церковных кругов. Посещавших его допускали к причастию и еретиками не объявляли.

  Беспрестанно поднимаемый "женский вопрос" позволял говорить о "женской душе", о "женственной ипостаси Божества", петь осанну Шхине, жене, облаченной в Солнце, и забывать о другой жене, скачущей на спине апокалипсического зверя. А она неслась, оставляя за собой шлейф черных искр, сбросившая белый фартук голая недоучившаяся гимназистка, с золотыми косами, уложенными в коровьи рога Иштар...

  На лекциях немецкого профессора томные барышни теряли сознание, их уносили в коридор, схвативши за ноги, словно покойниц. Кобриного штайнеровского взгляда не выдерживал никто. Уже скоро поэт и писатель Андрей Белый (персона, по воспоминаниям современников, весьма женственная, изнеженная, не случайно его alter ego - балованный Котик Летаев), теософская дама Анна Минцлова и многие иные говорили о Штайнере как о сверхчеловеке, чуть ли не о Боге.

  Провинциальные теософы, сами того не ведая, удобрили почву, на которой взошли неожиданные антропософские ростки. Знали бы читавшие лондонское "Теософское обозрение" (изначально - журнал "Люцифер"), какое влияние окажет этот обиженный Блаватской австриец! Повелось со времен графа Калиостро и Сен-Жермена: любой иностранный мистик принимается за долгожданного Мессию. У себя на родине Штайнера так не почитали, хотя он был, конечно, по-своему популярен, набирал учеников, выступал с лекциями. Но все это не шло ни в какое сравнение с воздействием на русскую поэзию...

  Александр Барченко, тоже подписчик "Теософского обозрения, антропософский камень раскусил, посетив пару раз открытые штайнеровские чтения да познакомившись в домашних библиотеках друзей с аккуратными немецкими томиками трудов профессора.

  - Оккультная мешанина с сектантским душком - так оценил Барченко учение Штайнера, завершив короткий антропософский период своей жизни. А в самом герре Рудольфе проступает нечто фаустовское. Что ж, ничего удивительного: каждый чернокнижник - немного немец, но не каждый немец - чернокнижник. И слава Богу. А то мы б все с ума сошли.

  В те дни Барченко листал подшивки научно-познавательных журналов, выписывая адреса редакций и примеряя, подойдут ли его рассказы, стоит ли тратить деньги на пересылку. В одном из них, то ли в "Природе и людях", то ли "Вокруг света", ему попалась заметка о глубоководных удильщиках.

  Эти ужасные рыбы проплывали в закрытых глазах даже после того, как журнал полетел в печку. Огромные зубатые пасти удильщики умудрялись делать незаметными, зато маленькие наросты на нёбе фосфоресцировали в вечном океанском мраке, привлекая мелких глупых рыбешек. Они безбоязненно плыли на яркий свет, принимая нарост за любимый корм, внезапно пасть захлопывалась, перемалывая очередную жертву.

  - Штайнер - точно такой же удильщик: думаешь - вкусное, а он хрясь - и проглотил, признался Барченко.

  Совпадение или нет, но много лет спустя редкий вид глубоководного удильщика был назван в честь однофамильца Штайнера, добропорядочного профессора-ихтиолога.

  Антропософия обещала научить ощущать свое астральное тело, выходить из надоевшей физической оболочки, проникать в мир духовных сущностей. В себе самом ученик должен родить нового, высшего человека. Этот "высший человек" становится тогда "внутренним повелителем". Но, чтобы родиться, придется умереть; чтобы вырасти духовно, надо страдать.

  И ради появления этого нового человека неофит обязался полностью подчиниться Штайнеру. Полномочия учителя казались неограниченными, права ученика - ничтожными. Учитель мог порушить супружество, петое в церкви, приказав - живите теперь как брат и сестра, но не как муж с женой. Он мог сделать знаменитого поэта ночным сторожем на стройке антропософского храма. Мог карать безразличием и миловать вниманием. Мог извести до сумасшествия любого человека, коего он считал "необходимым для антропософии", но почему-то этим "необходимым" становился не обычный гражданин, не безвестный и бездарный Иванов-Петров-Сидоров, а ярко блеснувшая звезда.

  Учитель выбрал Андрея Белого. С тех пор его жизнь стала адом. Поэт клялся: ему во сне стал некто похожий на Штайнера; также некто, его напоминающий, встречался им в московском трамвае и на трамвайной остановке, непрерывно и призывно глядя.

  - Учитель зовет меня в Дорнах (швейцарский городок, выбранный Штайнером своей резиденцией), заявил Белый и уехал.

  Воодушевленный, он не замечал никаких парадоксов: что Штайнер временами напоминает настоящего мага, маскирующегося под мирного католического священника, что некрасивая, но властная Анна Минцлова, сеявшая антропософские зерна в России, исчезла самым загадочным образом.

  Однажды, выйдя с приятельницей из дома, она свернула в переулок - и больше ее никто никогда не видел. В таких случаях говорят - черти забрали.

  Однако Штайнер не оставлял Белого, угрожая страшной смертью - опять же - под колесами трамвая. Ему снились пожары Дорнаха.

  А 13 числа, как и "предсказывал" Штайнер, Белый чуть не погиб, упав под трамвай. В роковой миг время словно остановилось, и перед полупомешанным снова предстал несветлый лик гуру. За откровенные разговоры об увиденном и услышанном в Дорнахе подвергли унизительной практике "радиации". На особом языке закрытых орденов слово "радиация" (латинское "излучение") означала стирание имени посвященного из всех списков, запрет на общение с братьями. Человек умирал отринутым, в кромешной пустоте забвения.