- Не только туши - осторожно добавил я. - Раньше здесь работал заезжий священник, изгонял бесов, подвешивая одержимых вниз головой. На эти крючья крепилась веревочная петля. Но вы продолжайте!

  - Потом, примирившись с коллегиумом, я стал рваться в первые ученики. Именно тогда познакомился с Аристархом Ягайло и Теодором Чаромарницким. Они были умники, хитрые. Общаясь с ними, понял - зря нас пугают Россией. Нам всем пригодилось знание русского языка. Нет, не для миссии. Я стал читать книги и газеты, какие можно было достать- тогда это были большей частью москвофильского направления. Под матрасами у нас лежала контрабанда. Всякий раз летом, когда из них вынимали на сушку сено, мы перепрятывали свои книжечки по тайникам. Иезуиты об этом не догадывались. Ох, как же мы их дурили, а они - нас!

  - У вас сложился тайный кружок москвофилов? - спросил я.

  - Нечто похожее - ответил Альхецкий. - Впрочем, нас больше увлекала российская литература и история, чем политика. Но нас все равно настиг большой скандал, когда вдвоём с Чаромарницким вступились за уволенного наставника, написали дерзкие письма и угодили в полицию. Если б не помощь митрополита Шептицкого, которого знали еще мои родители, я бы давно погиб.

  - Вы повинились в содеянном?

  - Даже отрекся, лишь бы выйти из этой ужасной тюрьмы. Она холодная и сырая, как склеп. Редко кому везло не подхватить там чахотку. Но дома ждал новый удар. Моя мать запуталась в долгах, впала в глубочайшую меланхолию, а затем подожгла себя, завалив на кровать керосиновую лампу.

  Альхецкий замолк. Глаза его налились кровью, со лба падали мелкие соленые капли. В подземелье становилось жарко.

  - Но это еще не все мое несчастье - продолжил он, - Отец, стараясь сбить пламя старой сальной подушкой, загорелся от нее сам, и они оба погибли, оставив мне в наследство одно пепелище. Деваться некуда, я согласился постричься в монахи, хотя собирался стать политическим журналистом. Монашество казалось мне отрадой. Все, думаю, теперь меня не достанут! Там не будет ни России, ни Австро-Венгрии, ничего. Как бы не так! И в церкви - кругом политика!

  Вскоре мне довелось сопровождать графа Шептицкого в Россию. Как же я от этого отбивался! Мне нельзя, поймите, совсем нельзя было ехать туда!

  - Послушайте - жалобно скорчился он - я был шпионом поневоле, никогда, подчеркиваю, никогда никому серьезно этим не вредил! Сведения, отсылаемые мной в Россию, не вносили ничего нового. Почти все это разведка и без меня узнавала от других информаторов.

  - Но, если ваши донесения ничего не изменили, то почему россияне отправили митрополита Шептицкого в ссылку, вытащив бумаги из стенной ниши? Вы же видели, где они открываются в его резиденции!

  Услышав это, монах затрясся, завыл, заскулил и рухнул наземь.

  - Прекратите эту дешевую комедию! - приказал я. - Лучше честно признайтесь.

  Вплоть до следующего утра, продолжалась эта запутанная исповедь, и, чем больше Альхецкий говорил, тем яснее мне становились все непонятные детали полузабытых преступлений. Продолжение истории слушал уже весь хыровский полицейский участок, куда я притащил монаха. Самый последний эпизод этого дела связан был с загадочной смертью Теодора Чаромарницкого. К ней тоже был причастен Альхецкий. Нет, лично он не убивал. Это сделала маленькая помощница Зиновия - обыкновенная гадюка.

  - Я умею приручать змей с детства. Дома у меня жил уж, каждый день после полудня приползавший за молоком. А в иезуитском коллегиуме ребята показали мне, как правильно брать гадюку. Мы же в лесах выросли, со зверьем дружим. Смотрите.

  Монах достал шнурок, сложил его вчетверо, один конец завязал, изображая змеиную голову с двумя ямками вместо "щёчек", и захватил пальцами там, где у змеи должна быть челюсть.

  - Видите? Она не укусит. Хватаю и кладу в банку. Именно так я подкинул настоятелю обители студитов гадюку в постель.

   Все переглянулись.

  - Зачем на себя наговаривать? Все знают: Теодор Чаромарницкий умер от сердечного приступа, уже не первого - пытались остановить его. - Он был давно болен.

  Но Зиновий настаивал, что это тоже он.

  - Было все так. Вступив по совету митрополита в орден студитов, я искал в нем покоя. Мне казалось, будто после этого российская разведка забудет про ничего не ведающего монаха. Но там я продержался очень недолго. Меня извел Чаромарницкий.

  - Но вы же были однокашники, друзья!

  - Раньше дружили, теперь -нет. Чаромарницкий везде видел одну политику. Мы постоянно ссорились. С превеликим трудом добился перевода на отдельное житие в Хыров. Но и в Хырове, в уединении, до меня дошла весть, будто Чаромарницкий собирается поговорить с митрополитом обо мне. Он давно точил на меня зуб и копил подозрения.

  - И вы перепугались?

  - Еще бы! Он наверняка обо всем догадывался. Как только граф Шептицкий вернулся из ссылки, в тот же день к нему пришел с докладом Чаромарницкий. Сначала, думаю, он расскажет об ущербе, нанесенном Скнилову, а потом непременно намекнет на мое предательство. Кому, кроме него это делать? Чаромарницкий тоже ведь в юности подозревался в связях с московофилами. Чтобы о нем ничего не подумали. Теодор искал подходящую жертву - российского шпиона. Еще выступил бы на суде обличителем! Он даже речь подходящую заготовил!

  Зиновий вытащил из-под складок своего широкого одеяния мятый желтый листок, замаранный чернильными пятнами. С трудом различая между этих пятен смутные, недописанные обрывки фраз, он прочел:

  - В церкви орудует дьявол, своими когтями рвущий душу народа..... Это обо мне Чаромарницкий собирался сказать!

  - Где вы взяли этот листок?

  - Нашел у Чаромарницкого на полу - сказал Зиновий.

  Оставалось подтвердить, что накануне смерти Чаромарницкого обезумевший Зиновий наведывался в Скнилов. Это оказалось нетрудно. Студита узнали крестьяне, по чьим полям Альхецкий шел в предместье.