- Это уже, кажется, предместье - успокоился он. - Здесь меня не найдут.
Той же дорогой возвращалась в съемный уголок послушница Янина. В этот вечер она, словно предчувствуя ограбление, задержалась на Святоюрском холме. Отправляться в Скнилов было уже рискованно, и девушка, вспомнив, что сейчас недалеко от собора живет ее давняя подружка, решила остаться ночевать у нее. Но старая квартирная хозяйка, не рискнула впускать Янину в столь темный, по ее мнению час (было всего 10 вечера). Она уже спала. Янина поскакала вприпрыжку на Скнилов. Так как старый Лемберг разрастался хаотично, то перенестись из исторического центра в предместье прямым путем не получалось. Нужно было петлять, как заяц, по дворам, а с тех пор, как вместо нескольких древних холмов город опоясали чугунные рельсы - пролезать под липкими брюхами паровозов.
Платье, разумеется, будет испачкано, но зато придешь домой на полчаса раньше. Хитрая Янина разделась, запихнула вещи в узел из потертого платка, перекинула их через крышу спящего чудища, полезла в узкий просвет между рельсами и колесами. К прискорбию автора, и сто лет спустя львовяне вынуждены проскальзывать между вагонами, потому что не все районы между собой соединены. И так же, как в прошлом веке, бывают смертоубийства.
..... Когда ополоумевший Зиновий Альхецкий разглядел в темноте на скниловской дороге силуэт молодой особы, он не сразу узнал в ней односельчанку Янину. Она показалась ему призраком, посланницей ада, отправленной за ним коварными убийцами.
- Вот и погибель моя пришла! - закричал он в отчаянии, охватившись руками за свою толстую шею.
"Привидение" все приближалось и приближалось. Монах попятился. Наивная послушница представить не смела, что какой-то странный бродяга, сидевший у дороги, угрожает ей. Она его не заметила, а, разглядев вдали серый комок, поспешила обойти. Зиновий, в припадке бешенства чуть не задушивший себя, резко развернулся и с диким воплем кинулся на удалявшуюся Янину. Завязалась драка, в которой юркая, гибкая, словно ящерка, девчонка вполне могла расправиться с полным, рано одряхлевшим Зиновием. Но ее подвели заколки. Плохо закрепленные, они свалились с головы и длинная черная коса, приколотая к макушке, высвободилась, хлестнув маньяка по щекам. Тот взвился и, схватив косу, начал душить Янину с такой невероятной энергией, что удивился даже патологоанатом.
Убив Янину, псих свалился в изнеможении на землю, но, тотчас очухавшись, бросил испуганный взгляд на тело и побежал. Объяснить, зачем он убил Янину, Зиновий не мог.
...... - Кто вы? - отчаянно завопил Альхецкий, смотря на меня заспанными отекшими глазами. - Вы из полиции? За мной?
- За вами - ответил я. - Поднимайтесь.
24. Расследование завершается.
Страшно рассказывать, как, очутившись в подземном ходу под иезуитским коллегиумом в Хырове, я несколько часов сторожил сон ополоумевшего монаха, а когда он наконец-то продрал глаза, был принят им за переодетого полицейского агента. Несчастный Зиновий Альхецкий крепко обхватил своими железными ручищами мои брюки, испачканные подземной плесенью, уткнулся лицом в заляпанные ботинки и, судорожно дыша, умолял не сдавать его властям. Скорчив самую несокрушимую мину человека, который все про него знает (на самом деле мне еще было не все известно), я проявил максимальную суровость. Отвечал строго, коротко, намекая, что Зиновию нечего со мной играть в прятки, участь его предрешена, судьи суровы к таким преступлениям. Мне нужно было довести помешанного до полного катарсиса, чтобы он с горючими слезами раскаялся в содеянном. Пусть ошибся, приняв за серийного убийцу рядового сумасшедшего, забившего в нору. Но вдруг он не тот, кого ищу?
- Единственное, - мрачно процедил Альхецкому, - что могу вам почти наверняка обещать - процесс будет закрытым, без газетчиков.
- А если я хочу, чтобы меня судили открыто?
- Это никак невозможно. Все истории, касающиеся церкви, должны разбираться без лишних ушей.
Зиновий растерянно посмотрел на свою истертую монашескую хламиду.
- Хорошо, - сказал он, подумав. - Вижу, выхода у меня нет. Только обещайте, пожалуйста, что, прежде чем меня арестовать, вы меня хорошенько выслушаете.
Я кивнул. Удивительно, но человек, страшно боявшийся разоблачения, не проявлял ни особой жалости к себе, ни досады, был спокоен, понимая весь ужас своего положения, но ничего не пытался изменить. Нет, чтобы кинуться на меня, задушить, искусать, позвать на помощь!
- Вообще-то я ни в чем поначалу не был виноват, - неуверенно шепнул монах, - это все Россия.
- Интересно, каким же образом?
- Я из обедневших дворян, старинного польско-украинского рода, состоящих в дальнем родстве с графами Шептицеими. Из тех, кого называют ходачковой шляхтой. Сами знаете: на стене висит раскрашенный герб, дома в обиходе четыре языка, а по столу мыши бегают, ища сухую корку, я голый на соломе сижу, чтобы последние штанишки не замарать. Жили мы в Якубовой Воле, перебивались кое-как. Грамоте сам выучился. А в 11 лет меня отправили в Хыров, к иезуитам. Там накормили, одели, обули.
- Но причем тут Россия? - удивился я, - ваши родители сами себя разорили, а к Хыровскому коллегиуму россияне вообще никакого отношения.
- Вы не знаете этих иезуитов! - воскликнул Альхецкий, - они меня Россией замучили. Обличения "схизмы" - раз, на карте все российские города покажи - два, политика Ватикана в России - три. Русский язык еще зубрить заставляли! А карта - гигантская, во всю стену. Ладно, там Лифляндия, царство Польское, Финляндия - это еще понятно. Но Сибирь! Всю ее никогда не выучишь. Чуть забыл - извольте на скамью ложиться животом вниз.
Упомянув скамью, Зиновий вздрогнул, глаза его заблестели.
- Одна мысль о предстоящем сечении березовыми прутьями приводила вас в сладостное, трепещущее ожидание - не удержался я, почти процитировав "Половую психопатологию" Крафта-Эбинга. - Вы ждали порки, она вам нравилась, даже запах свежих прутьев, смоченных холодной колодезной водой, вызывал бурю переживаний. Это было и больно, и хорошо. Всю порку вы не сводили глаз с потолка и стены, где чернели вмурованные в камень железные крючья......
- Я помню эти крючья - ответил Альхецкий, - нам говорили, будто раньше там была кладовая, а на крючьях висели туши.
