Зиновий Альхецкий в юности увлекался москвофильскими идеями, даже отправлял в одну не слишком известную российскую газетку соображения о грядущем славянском братстве. Однако, сев ненадолго в тюрьму, он вскоре пересмотрел свои взгляды и, выйдя на волю, переметнулся в противоположную партию. Брать его с собой в Россию митрополиту, наверное, не следовало бы. Там Альхецкого объявили предателем, и ему могло б здорово достаться. Но Зиновий говорил по-русски без акцента. А еще знал много чего такого, что могло пригодиться в дороге.

  Митрополит расстелил перед монахом ворох пестрых тонких тряпок.

  - Примеряй - приказал он, - показывая пальцем на нежные батистовые панталончики с кружевными оборками.

  - Но, ваше высокопреосвященство! - взмолился Альхецкий - Это же грех- переодеваться в костюм не своего пола! К тому же они ужасно узкие, ваше высокопреосвященство, я в них не влезу!

  - Влезешь, любезный Зиновий, - сурово отвечал граф Андрей Шептицкий, сохранивший военную решительность, даже уйдя из гусар много лет назад. - Понимаю, это очень стыдно. Но надо.

  Несчастный Зиновий неуверенно просунул ногу в панталоны и кое-как нацепил их. Потом он втиснулся в бордовое приталенное платье.

  - Корсет! Ты забыл про корсет! - возмутился митрополит. - Сейчас прижмется делать тебе хороший бюст и тонкую талию. Снимай платье. Ты еще раз прости, что я сам этим занимаюсь, но дело тайное, нас никто не увидит. Сам ты что-нибудь перепутаешь.

  С бюстом монах и талией вправду напоминал женщину средних лет. Митрополит улыбнулся. Туфли на высоком каблуке и шляпка дополнили облик переодетого мужчины.

  - А теперь - иди тренируйся цокать каблучками, вертеть бедрами! Шагом марш!

  И, напевая гимн гусарского полка, трансвестит - жертва международной политики бодро зашагала отрабатывать женскую походку. Наутро один знакомый еврей обещал принести на Святоюрскую гору отличный рыжий парик.

  ...... В России путешественникам из Галиции не повезло. Инкогнито митрополита Шептицкого было раскрыто, за ними началась слежка, газеты раздули истерию. Ни единого шага нельзя было сделать, чтобы не наскочить на притаившегося репортера или агента охранного отделения. Тучная дама, катающаяся на велосипеде по рекомендации доктора, поначалу не мозолила глаза. Но ее рыжие кудри лихо разевались на ветру, обнажая островки невыбритой щетины. Движения Зиновия, укрощающего двухколесного зверя, смотрелись неизящно. Никогда ранее садиться на велосипед ему не доводилось. Монах часто падал и расшибал коленки. Парик постоянно съезжал набок. Ко всем несчастьям прибавилось то, что в России еще помнили яростного москвофила Зиновия Альхецкого, знали, что он потом переметнулся в украинскую партию. Теперь его бывшие единомышленники стали председателями славянских комитетов, редакторами патриотических газет. О его судьбе спрашивал лично граф Бобринский - и весьма огорчился, узнав, что Альхецкого сломали в Самборской тюрьме.

  - Умный был парень, - якобы отозвался главный российский панславист, - мне его жаль. Но он нам даже таким пригодится. Голову-то ему не подменили......

  Имя это, конечно, спустя столько лет уже не на слуху. Но кому надо было его узнать - узнали бы даже в платье цвета мелитопольской вишни с рюшами и стеклярусом. Ладно, если это были его прежние знакомые. Они могли презрительно пройти мимо. А вот агенты тайной полиции - не прошли. Они вызвали монаха, уже только мечтавшего об одном - скорей бы добежать до Львова! - запиской, написанной рукой митрополита. Почерк и манера письма не внушила ему опасений, однако писал ее не граф Шептицкий, а искусный каллиграф, подделыватель подписей на векселях.

  В то утро Зиновий вышел из гостиницы, растерянно смотря по сторонам. Ничто не предвещало провала. Сейчас придет митрополит. Но вместо него "даму", забывшую прикрыть перчатками свои толстые мужские руки, обступили незнакомые молодые люди. Они запутали и без того сбитого с толку Зиновия, а потом, выведя во внутренний дворик, накинули ему на голову потную попону и увезли неизвестно куда. Вернулся Зиновий лишь на следующее утро. Его поколотили и напугали, тряся папкой с компроматом. В обмен на свободу пленник обязали еженедельно сообщать на российский адрес все происходящее в резиденции митрополита.

  Именно тогда, пережив страшную бессонную ночь, Зиновий Альхецкий начал потихоньку чокаться, дрожа, что кто-нибудь все-таки узнает об его предательстве и выдаст властям. Но первое время все было тихо. Лишь потом, незадолго до ссылки, митрополит Шептицкий зачем-то срочно вызвал Альхецкого во Львов. Зиновий ахнул. Шли дожди, все дороги утопали в грязи, студит ехал, лошадь увязала в лужах, копыта ее чавкали, опущенные в болото. Отказаться - позор. Приехать - тем более. Во Львове граф не стал устраивать с ним суд и расправу. Он поговорил с бывшим помощником дружески ласково. Расспрашивал об успехах в Хырове.

  Они беседовали в библиотеке. После разговора к Шептицкому подошла девушка с длинной черной косой.

  - Это Янина, моя крестница. Она из Дрогобычщины, с Якубовой Воли - представил митрополит ее Зиновию.

  Альхецкий знал Янину, ее родителей. Он испугался. Сумасшедший человек тем и сумасшедший, что он не умеет мыслить здраво. Зиновий рассудил так: отец Янины, мельник, знал моего отца, помнит меня подростком, и моего брата тоже. Он явно не забыл то политическое дело, по которому я сидел в тюрьме. Все село следило за моими мытарствами из-за приверженности московофилам. Они надо мной смеялись. Девушка эта тогда была маленькой девочкой, но она тоже слышала рассказы отца и думает обо мне плохо. Неровен час, поделится этой историей с кем-нибудь, а тот пойдет в полицию. Холера ясна! Кого еще подозревать в шпионаже на Россию, как не бывшего москвофила?

  Уйдя тогда со Святоюрской горы, Зиновий Альхецкий не спешил ехать обратно в Хыров, а задержался во Львове. Родственники, коих он давным-давно не видел, навалились на него и всучили целый список покупок. Он несколько дней потратил на шатание по лавкам, записывая в блокнот каждую подотчетную трату. К счастью, деньги разлетелась, студит пошел за билетом, намереваясь еще заскочить на часок в монастырь к знакомому и тотчас же уехать. Но в вокзальном столпотворении, пробираясь к кассе с криком "панове, мне только один квиточек до Хырова, я далеко не еду!", горе-монах нечаянно столкнулся с человеком, чье лицо ему показалось знакомым. Это был Андрусь, приятель детства, с которым Зиновий расстался в тюрьме и с тех пор ничего о нем не слышал. Избавленный от наказания, он все это время гадал - что стало с Андрусем, выпустили ли его или он отсидел срок? С испариной на лбу, стесняющийся своего светского костюма, он рванул из очереди, сжимая билет, и простоял на перроне весь час, прикидывая, узнал ли его Андрусь, сидел ли он и будет ли мстить.