Умирать мне больше не хотелось. Да и что это за идея - застрелиться во Львове? Что я, дурак? Мне остается лишь одно - остаться!

  Покойница Ада Кинь-Каменецкая объясняла мне давным-давно: оставаться - значит залышаться.

  - Эй, Львив! Я залышаюсь! - сказал самому себе. И фиг с два вы меня теперь доконаете!

  23. Хыровский иезуитский коллегиум.

  Очерчивая контуры вероятного портрета убийцы, я терзался, что, скорее всего, не раскрыв старых преступлений, набрел на следы новых. Так или не так, но мне не позавидуешь. Не нашел - плохо, нашел - худо. Ведь это произошло не где-нибудь на пустыре, а в униатской церкви. Верующие скажут: рассказчик непомерно сгустил краски, выбрав все самое извращенное, и это обязательно бросает тень на религию. Атеисты, наоборот, заявят: преступный служитель кульа - лучшее доказательство безбожия.

  Я же считаю, что этот случай, напротив, предостерегает от неверия, а не ввергает в него. Зло наказуемо - сумел в этом лишний раз убедиться, наблюдая, как десница Божия ведет меня к страшной правде. Не забудьте еще, что злодеяния совершались психически больным человеком, одержимым идеей расправы с теми, кого он напрасно считал хранителями своей тайны. Он убивал, тщетно надеясь не погибнуть самому, прожить хоть еще один солнечный день, не загреметь в тюрьму, где ему по жестоким законам военного времени обязательно вынесут смертный приговор. Вина его очевидна и неопровержима. Не обольщайтесь - тайна, за которую расплачиваются жизнью, вовсе не такая уж великая. Убийца остерегался разоблачения, а был он всего-то российским шпионом. Что для Галиции 1910-х годов, кишевшей агентами иностранных разведок - явление, простите, банальное.

  Как догадался еще давно, россияне копали под Унию волчью яму. Поэтому в окружении митрополита Шептицкого оказалось сборище завербованных "кротов". Примерно с 1908 года они сообщали в анонимных письмах все, что происходило на Святоюрском холме. Этим монахам граф Андрей доверял настолько, что разрешая брать секретные бумаги, опрометчиво делился планами! Чтобы не вызывать подозрений, "кроты" регулярно менялись, но всегда один "крот" оставался рядом с графом.

  Человек, имя которого было записано в черной тетради матерого агента Бодай-Холеры, начал трудиться на Россию 10 лет тому назад. Затем, убоявшись расправы, "крот" неожиданно вернулся в Хыров, где когда-то учился. Думал, что о нем забудут. А тут, как назло, началась большая война. Галиция ненадолго стала российской окраиной, униатов спешно перекрещивать в православие. Приехавшие из России православные священники "удивительным" образом умудрялись выйти в суматохе и панике именно на тех греко-католиков, которые соглашались быстренько переменить исповедание. По столь же странному стечению обстоятельств митрополит Шептицкий был внезапно отправлен в ссылку, а обрывки его частных писем всплывали в российских газетах. Вернувшись во Львов, Шептицкий призвал к себе "верных" и подробно во всем выспрашивал.

  ..... Приказано было приехать и монаху ордена студитов, одиноко живущему в Хырове, некому Зиновию Альхецкому. Это имя (тогда мне совершенно ни о чем не говорящего) нашел в архивных бумагах еще Ташко Крезицкий. Итак, Альхецкому было велено явиться во Львов. Но поцеловать руку пастыря он так и не пришел. Почему? Ему было некогда. Он сходил с ума.

  В тот миг, когда душу Зиновия Альхецкого заполонили ужасные предчувствия, в ней не осталось места ни милосердию, ни разуму, поведение шпиона выглядело особенно нелогичным. Именно из-за этого я не мог даже подумать, что преступления мог совершить не тот, чья карточка лежит сверху, а почти неизвестный монах. Мотивация убийцы оказалась распространенной - он думал, что мстил. Его жертвы лишь казались ему врагами - на самом деле они ничего ему не сделали.

  Когда я приехал в Хыров, иезуитский коллегиум уже не был альма матер. В 1916 году у Хырова шли бои, здание коллегиума лишилось окон, и родители поспешили забрать оттуда своих чад. Но до войны в Хыров приводили способных бедных мальчиков, чтобы присмотреться - справятся ли они с Библией, с латынью? Кто справлялся, мог остаться, получив потом возможность поступить в духовную академию или даже в светский университет.

  - Где они были, если б не присоединились к влиятельному Риму? Зубрили бы Часослов в российской "бурсе", а выучившись, приехали б сюда совершенно чужими людьми - объяснял мне знакомый историк Левик. - Поэтому у нас все бурно выступают против того, чтобы галичане уезжали учиться в российские семинарии. Пусть учатся у католиков. Лет 5 назад прошло в газетах: отец покушался на сына, узнав, что тот бежит из дому в Россию, чтобы стать православным священником. Да, до такого доходит. Как бы жестко Уния не насаждалась в прошлом, теперь ясно, что все эти меры были во благо.

  - Даже когда у православных отнимали детей и передавали воспитывать иезуитам? - спросил я его.

  Левик посмотрел на меня и ответил: - Это было жутко, но это было нужно. История без крови не делается. Бросайте, пан, идеализм. Мне тоже детишек жалко, но им так лучше будет.

  Кого ни спроси - все преподносили Хыровский коллегиум как высокое благодеяние, умножающее просвещение и обеспечивающее Галицию мудрыми наставниками. Только от Аристарха Ягайло, попа-расстриги, слышал я другие отзывы. Он проклинал Хыров, место своих терзаний. И не ему одному было там неспокойно. Думал, что, сойдя в Хырове, тотчас отыщу студита Зиновия Альхецкого; но все, кто мне попадался, отвечали одинаково - имя слышали, но адреса не знаем. В маленьком городке, где все друг другу если не родня, то соседи и знакомые - это очень подозрительно. Монах, облеченный миссией общественного служения - и вдруг нелюдим, как барсук.

  ...... В 1908 году, когда намеченная поездка в Россию могла в любой момент сорваться, Зиновий Альхецкий предложил пастырю свое незаметное сопровождение. Это оказалось кстати - маленький Зиновий умел ловко все подмечать, ограждая митрополита от неприятных встреч и поджидающих опасностей. Так как граф Шептицкий въезжал в Россию по паспорту Збигнева Олесницкого, сотрудника велосипедной компании, то решено было, что его спутника переоденут до неузнаваемости, усадят на легкий велосипед и покатится он по российским ухабам. Заодно похудеет.

  - Ты напялишь женское платье - заявил бесцеремонно Шептицкий. - Не плачь. Под настоящими именами нас не пустят. А мне нужно побывать в России.

  Бедный Зиновий, хоть и казался верным своему духовному начальнику (Шептицкий когда-то вытащил его из политического дела), взбрыкнул, украдкой вытирал слезы. Наряжаться женщиной ему не хотелось. Один корсет чего стоит! А шляпка, а эти ужасные перья! Но раз на кону интересы церкви, то что поделаешь!