В последнее время я начал серьезно задумываться, о тех вопросах, над которыми не удавалось подвести общий итог. Ускорителем этого стало 11 сентября, обыкновенный осенний день.

  Лето еще не закончилось, золотая осень подступает; вроде бы и отдыхать уже неудобно, но и учиться еще не хочется. Желтеют листья, сверху и издали деревья смотрятся зелеными. Он словно разорвал мою жизнь напополам; все, что было после, это уже не столько история Никиты Белогорова, сколько совершенно новое и непохожее. Вечером, в шесть часов, я включил телевизор, чтобы посмотреть новости и очень удивился: по всем каналам показывали одни и те же кадры американского боевика про конец света. Я не любил американские фильмы, вообще не интересовался кино, но не мог не слышать, конечно, что в них обязательно рушились небоскребы, и взрывалось здание Пентагона. Так же еще должна быть гигантская горилла, давящая людей как тараканов. Ну и реклама, показалось мне, а несколько минут спустя я догадался, что это не кино...

  В окно не было видно никаких пожаров и разрушений. Казань стояла крепко, впиваясь в землю своими тысячелетними корнями. По тротуарам ходили люди. Живые. И машины тоже не спешили убираться подобру-поздорову. Пыльно-серый крематорский пепел, оставшийся от башен-близнецов, буднично замел совочком американский мусорщик. Чуть позже до меня дошла весть, что в том пепле остались молекулы, или скорее уже атомные частицы моего бывшего одноклассника - математического вундеркинда; двенадцать лет назад увезенного честолюбивыми родителями в Америку, только что принятого в расположенную на 23 этаже ВТЦ одну международную компанию.

  Самым страшным для меня оказалось другое. Варя раздвоилась: одна ее половина сочувствовала невинно погибшим, а другая - радовалась удару по масонско-безбожной Америке. Вот такие дела. Я не знал, над чем плакать: что в башнях были мусульмане, убитые своими единоверцами, никак не походящими на карикатурных врагов, или над жесточайшим злорадством русских, смеявшихся вслед чужому горю (о, это вечное "у соседа корова сдохла..."!), или, может, над собой - человеком, которого элементарно превратить в пыль и положить на маленький пластмассовый совочек. Мне ужасно не хотелось лежать на совочке, но я не мог представить себя с теми, кто направлял эти самолеты. Я просто недоумевал: это делается во имя Б-га? Это прославляет Его?! Но потом сумел разобраться, как ни боялся поднимать такие вопросы...

   Я пришел к выводу, что чем больше людей будут удаляться от зла, жить в мире с самими собой и с окружающими, то подобные кошмары испарятся как дым, более того, в них не станут верить, скажут - это слишком невозможно, этого не могло быть. Например, когда-то свирепствовала "святая" инквизиция, но сейчас это очень далеко от нас. Кажется, что ее зверства преувеличили реформаторы, стремясь опорочить католиков. Нынешние школьники с улыбкой рассматривают "испанские сапожки", дыбы и плетки, с гиканьем "пробуют" на прочность освенцимские газовые печи...

  Так и "Аль-Каиду" через много-много лет посчитают невразумительным эпизодом, ничего не значащим и уж тем более не означающим, что из-за "Аль-Каиды" невозможно быть мусульманином.

  Напротив, нужно быть хорошим мусульманином вопреки "Аль-Каиде". Аллах рассудит, кто был лучше, я или Бен Ладен. Мои размышления смотрятся чересчур наивными? Да, я думал душой, а не головой, поэтому не всегда эти мысли получалось облечь в красивые и правильные слова, годные для учебника философии.

  Во втором семестре я стал преподавать у второкурсников, в новых группах. Там вопреки всем традициям верховодили девчонки, умные, язвительные. Как ни удивительно, матриархат ребят устраивал, хотя они тускло терялись на ярком девичьем фоне. Мне советовали не соглашаться вести у них, мол, группа сложная, противоречивая и разнородная, я к этим советам не прислушался. Но, познакомившись со своими студентками, понял, о чем меня предупреждали. Они были настолько красивы, что учить их мог разве что отчаянный женоненавистник. Или какой-нибудь замшелый содомит. Хотя и он, наверное, скрытно бы поразился красоте восемнадцатилетних татарок.

  Увидев этих девушек, я вспомнил византийскую легенду о целомудренном юноше, ослепившему себя, дабы не попасть в дьявольские сети соблазна, которые плела ему некая прелестница. А что бы он сделал, увидев двадцать три райских гурии?! Точно оскопился б...

  Диляра Вафина, или просто Диля, по-венециански рыжая бестия, маленькая - метр с кепкой, с веснушками, раскиданными вокруг острого носика, повязывающая всегда на голову ядовитых цветов платок (что требовал от нее не очень строгий папа-мулла и придуманная "стыдность" рыжины), любительница китайских джинсов в рубчик и мягких тайваньских тапочек. Она была очень странная и противоречивая. Начитанный клоун-эксцентрик. В ней непонятным образом сочеталась патриархальность и современность, она одевалась всегда по-разному, была сразу и застенчива и нахальна, стыдливо не переносила пошлостей и сальностей, но сама временами отвешивала такое, чего уж точно не ожидаешь услышать от дочки муллы из Азимовской мечети. Или в кругу семьи Диля была другая? Нежная, мягкая, скромная?

  Наше знакомство началось с потрясения, впрочем, каждое мое столкновение с Дилей оборачивалось им. Я рассказывал на лекции об Ашшуре, кровожадной империи, не забыв о моем любимом чудовище - "мушхушшу", великолепном змее, так это переводится с мертвого аккадского языка. У него масинькая змеиная головка, драконье чешуйчатое тело, тонкий длинный хвост со скорпионьим жалом, две лапы - орлиные и две - львиные, а еще есть рог. Диля от этого зверюги пришла в восторг и даже сочинила стих, намалевав его огромными буквами на зеленой стеклянной доске:

  Мушхушшу, змей великолепный,

  Из Вавилонской выполз тьмы.

  Гроза Аккада и Ашшура,

  Он больно жалил всех врагов

  Навуходоносора отважно

  Защищать всегда готов.

  Теперь мушхушшу - зверь домашний,

  Неядовитый и ручной.

  Сидит неслышно он в сторонке,

  Дитя неведомой страны

  И тихо-тихо, на рассвете,

  Переживает свои сны.

  "Мушхушшу" воодушевил студенток на целую поэму, где бедная химера изображалась свидетельницей расцвета и падения великого царства Навуходоносора, к концу жизни свихнувшегося, евшего траву вместе с животными. Дилина затея увлекла и меня. Я продолжил ее - о том, что "мушхушшу" оказался один-одинешенек, так как ему злые вавилонские идолы не додумались "подарить" пару, великолепную змею женского рода. С горя "мушхушшу" молит выдуманных междуреченских истуканов, но они не откликаются, потому что существуют исключительно в богатой человеческой фантазии. Тогда к страдающему чудищу приходит Ибрагим, единственный, кто знал в те непросвещенные времена истинного Б-га, и просит о помощи - мол, за что бессловесная животная мучается?! Всем Ты дал пару, а про "мушхушшу" забыл, хоть он и служил когда-то "по молодости, по глупости" мерзким идолопоклонникам. Всевышний, пожалев химерическое создание, дарит "мушхушшу" возлюбленную, такую же чешуйчатую и когтистую, как он хотел. В хэппи-энде "мушхушшу" на все лады клянет ни на что не годных вавилонских идолов, и славит Аллаха за то, что создал для него столь прекрасную спутницу. Конечно, здесь речь шла не только о мифологическом "мушхушшу", я пародировал классическую персидскую поэзию, тонко намекая, что без подружки - никуда. Уж больно очаровался Дилей, все думал о ней, думал, понимая, что влюбился, надолго и безнадежно...