Родилась ли малышка в бессарабском Хотине (тогда Турция) или в Закарпатье, или в Галиции, не столь важно. Обманывая чиновников, позже она назовет себя уроженкой Лемберга (так стал зваться Львов в Австро-Венгрии), и в этом есть толика правды. Она крестилась вместе с отцом в Латинской катедре, родившись заново уже не еврейкой со странным именем Абара, а полькой Эвой. Первоначально дочь была нужна Франку для помощи в его магических опытах. Если следовать экспериментам, описанным в "Мюнхенской тетради ", для общения с демонами лучше всего использовать невинных детей; желательно мальчиков, но, если под рукой окажется девочка, то и она сойдет. Особенно нужны маленькие помощники для экспериментов с волшебными зеркалами - взрослый маг не всегда способен разглядеть четкие контуры прошлого, настоящего и уж тем более будущего....

  Она считалась красивой куклой, которую приятно показать гостям.

  Но, взрослея, Абара стала проявлять интерес к философии, теологии, алхимии, масонству - что редкость для девушек ее эпохи. Испытав разочарование в способностях сыновей, Франк из тюрьмы начинает готовить дочь к роли просвещенной королевы. Сыграть ее Абара должна не на балу, а в жизни, соблазнив австрийского императора и заставив его расторгнуть старый брак, короновав ее в Вене.

  Детство Абары - дикое, беспечное, в кибитке с парусиновым навесом, с цыганками песнями, танцами и ночными шатаниями по карпатским лесам.

  Игрушек мало: медвежонок (живой), волчонок (живой), да старая кукла-турчанка без лица. Медвежонок однажды убежал, а волчок жил.

  ..... Когда Абаре-Еве было лет шесть, она заболела дифтеритом и несколько дней висела в удушливом бреду между жизнью и смертью, терзаемая коварным Аскаротом. Этот демон насылает медленную мучительную смерть, при которой душа выходит из тела столь же тяжело, как репейник отделяется из клубка шерсти. Никто не в силах поручиться, выживет ли Абара или погибнет. Большинство детей умирали, и их души забирал к себе безжалостный Аскарот, чье тело красно и скользко, а пасть бездонна, покрыта гноящимися язвочками. Девочка лежала в жарко натопленной комнате постоялого двора, старые бревенчатые стены которого хозяин увешал яркими коврами из овечьей шерсти. На коврах бесконечно повторялся один и тот же узор - скромная фигурка, напоминающая вставшую на лапки летучую мышь со сложенными наполовину крыльями. На самом деле гуцулка выткала не мышь, а сокола, сидящего на скале, отвернувшего голову в сторону Востока, но фантазия мечущейся Абары превратили золотистую треугольную фигуру на синем фоне в страшного нетопыря. Злобного и кусачего, такого, что видела Абара на медальоне своего отца. Якуб никуда не выходил без этого медальона, называл его "мий любый лылычек", а идя мыться, неизменно прятал в ящичек и велел стеречь.

  - Уйди! - закричала она, показывая рукой на рисунок. Он крыльями хлопает и мне лицо задевает!

  Примостившись около постели, горько плакала Хана, ее мать, но она ничего не могла сделать, наблюдая, как покрываются липким потом руки и лоб дочки, падает мокрая холодная повязка, а тени от множества кривых ворованных свечей бешено прыгают по потолку.

  - Я вычитал в старых книгах - если отдать Аскароту другое дитя, то наше останется в живых!

  В этот миг дочь слабо вскрикнула и сбросила одеяло, высунув тонкие, исцарапанные терном, ноги с аномально искривленными пальцами. Левый мизинец у Абары был согнут. Аскарот уже пришел сюда, это верный признак, прошептал, бледнея от ужаса, Якуб.

  - Чего же ты медлишь? - закричала Хана, спасай ее, ты можешь!

  - За жизнь Абары я должен буду заплатить тремя другими жизнями - сказал он, помолчав. - Наша девочка останется в этом мире, если только я смогу сейчас убить троих любых детей. Тут неподалеку расположился на ночлег цыган-старьевщик, и его трое сорванцов спят под открытым небом.

  Хана вышла в другую комнату, беленую и светлую, где была огромная крестьянская печь, резной дубовый стол с лавками, взяла со стола турецкий кинжал, заткнутый в расшитые бисером ножны. Якуб подошел к ней и, осторожно выхватив кинжал из ножен, провел по лезвию кончиком языка. Оно окрасилось кровью. Он с удовольствием сглотнул ее, смакуя. Постояв минуту, услышал робкое - я тебя благословляю - и рванул прочь, не оглядываясь.

  Три цыганских мальца спали на голой земле усталыми зверьками, ничего вокруг не слыша. На шее у них висели засаленные мешочки, в которых могло оказаться что угодно - от сушеных черных ягод чертового ореха чилима, до амулета из мумифицированного гадючьего яйца. А может, какие-нибудь заговоренные травы или птичьи кости. Лица спящих освещала ущербная луна, чей огрыз напоминал испещренное оспинами лицо толстой кухарки.

  Франк закрыл глаза, и, вспомнив заклинание, машинально, не глядя, наугад воткнул кинжал прямо в сердце старшего мальчика. Тот не издал ни звука, только алая кровь полилась на выжженную солнцем траву. Среднего он заколол тоже тихо, а младший проснулся и посмотрел убийце в глаза, но его тот час же настиг удар. Никто ничего не видел. Кровь он присыпал горстками сухой земли, затем вытер кинжал о траву, потом о ствол осины, его любимого дерева, не раз горевшего от молнии, и, переждав время в ее тени, вернулся на постоялый двор.

  В сенцах, где чистоплотный владелец требовал оставлять уличную обувь и переобуваться в домашние турецкие туфли на мягкой подошве, с языками, убийца неожиданно споткнулся обо что-то шерстяное. То был ручной волчок, купленный еретиком у охотников и взращенный вместе с Абарой. В старину во многих общинах, в том числе и у евреев (задержался этот обычай лишь в Багдаде) маленьких детей защищал ручной волчонок, родившийся в один день и живший рядом с колыбелькой.

  Если волчок скреб когтями, значит, он отгонял демонов, кои всегда слетаются к беззащитным младенцам. Волочку даже давали из соски - для побратимства - немного сцеженного материнского молока, а кое-где женщины грудью выкармливали его, давая левый сосок - волчку, а правый - своему чаду. Абара тоже считалась молочной сестрой волчка, он игрался у ее колыбельки, позволял таскать себя за хвост. Время шло, волчок вырос, магическое покровительство кончилось, теперь считавший себя человеком волк таскался за семейством Якуба Франка по городам и весям. Ему уже давно предлагали продать волчка на шкуру - но Франк медлил, отговариваясь тем, что он побратим дочери, ее любимая игрушка. И вот теперь волчок валялся дохлым. Шкура его еще послужит ковриком для ног, поставленным перед кроватью в богатой опочивальне, если, конечно, к утру приедет старик чучельник, успеет содрать жесткую волчью шкуру. А нет, так сгинет и полетит в помойную яму на заднем дворе, куда сливают всякие отбросы и отходы.

  На постели лежала больная дочь. Франк положил руку ей на лоб. Лоб был теплый, уже не обжигал. Абара спала, дыша ровно и слаженно, будто никогда не болела дифтеритом и не заходилась в удушающем хрипе час назад, пытаясь урвать хоть малюсенький глоточек воздуха. Страшное позади. Абара выживет. Уже в следующее воскресенье она станцует по-турецки на ярмарке и получит главный приз - громадную корзину восточных сладостей, а толстый купец потреплет Абару по щеке и скажет - пане Якубу, вона чаривница, но наткнется на такой яростный взгляд, что едва язык не откусит.