Новое место для ночлега они нашли раньше, чем того уже начал опасаться Тесугу. Он устал больше остальных, и сам понимал, почему – он не был охотником, привычным днями следовать за стадами рогатых. Сейчас они перевалили за невысокий холм, где растительность стала гуще (здесь под землею явно текла вода), и, на пологом взгорье, нашли ровное место. Бын, остановившись, указал себе под ноги своим костяным жезлом, и произнес всего одно слово:

– Здесь.

Пока они сгружали с уставших плеч свою ношу, двое мужчин подошло к старому Быну, и юноша слышал, как они негромко и почтительно что-то ему говорили. Он не вслушивался в их речь, но, по долетавшим до него обрывкам понял, что охотники увидели следы рогатых братьев, и, по известным лишь им признакам поняли – те где-то рядом. Значит, можно попробовать добыть свежее мясо, взамен почти закончившихся уже лент высушенного. Тем лучше, хотя ему, конечно, и не доведется поучаствовать в добыче.

Скрестив ноги и усевшись на траву, Тесугу наблюдал, как трое мужчин берут луки, укрепляя в петлях на поясе стрелы и короткие ножи, и покидают место их привала. И острое, гложущее чувство, которому не было имени, опять пронзило его изнутри. Мужчины убивают рогатых братьев, они заклинают их духов известными только им словами. В стойбище удачливых охотников встречают пением, ударами в обтянутые кожей бубны, они выбирают лучшие куски добычи, в том числе и принесенной женщинами и детьми – а потом уходят с женами рода в свои жилища, и оттуда доносятся стоны наслаждения. Так живет настоящий мужчина – но, значит, не он, не тот, кто родился мертвецом. Ему можно делать лишь ту работу, что делают женщины, и не знавшие прикосновения резца подростки, и ждать дня, когда…

– Безногая! – выкрикнул кто-то сверху, и Тесугу, мгновенно придя в себя, вскочил на ноги, озираясь. Он увидел, что оставшиеся в лагере мужчины тоже уже на ногах, и смотрят на что-то за его спиной. Проследив за их взглядами, юноша увидел. На плоский камень, почти невидимый за окружавшей его травой, вползала змея.

Он знал, что безногие бывают разными, и умел отличать тех, кто убивает людей, от тех, кто оставляет в живых после укуса. Но сейчас, когда свет уже начинал гаснуть, не мог признать, которую из них видит. От камня, где змея настороженно подняла угловатую голову, его отделяло чуть более десятка шагов.

– Она смотрит на тебя, мертвый, – проговорил Кыма, – она знает, кто ты.

Тесугу застыл, не в силах пошевелиться, хотя не первый раз встречал безногих. Не в первый – но не когда он идет в свой первый и последний поход, не когда они только что видели следы немых. Знак ли это? Что ползучая тварь хочет сказать ему? Она ведь и правда смотрит на него в упор.

– Тебе нечего делать здесь, – услышал он голос Бына, и в этот раз старший говорил непривычно громко. Он прошел мимо застывших мужчин и опустился на землю в паре шагов от Тесугу, что-то сжимая в руке.

– Тебе нечего делать здесь, безногая. Тот, кто идет с нами, не принадлежит нашему миру. Он не принадлежит ни людям, ни другим народам, но только лишь нижнему миру, волей Первых, стерегущих миры. Вот череп твоей сестры, – и Тесугу увидел, как мужчина положил что-то рядом с собой на землю, – той, что укусила меня и дала мне власть над безногим народом. Её словом и словом старого Бына, голосами ушедших и силой Древних говорю тебе – уходи!

С последними словами он приподнялся и сильно топнул по земле ногой. Рядом с ним на земле белел змеиный череп, и юноша вздрогнул, осознав, что впервые видит подобную власть у человека.

– Уходи! – еще громче выкрикнул Бын, и еще раз ударил по земле ногой, в одной его руке был узкий и легкий дротик, второй он сейчас выпутывал из петли на поясе нож. Змея следила за ним немигающим взглядом, и Бын сделал еще один шаг к ней, поводя острием дротика в воздухе перед собой и направив его в сторону пресмыкающегося. Мужчина подошел к камню еще на шаг, и Тесугу напрягся. Он однажды видел, как собиравшая ягоды можжевельника женщина пыталась прогнать безногую так же, но та, вместо того, чтобы уползти, кинулась на неё и ужалила. Несчастная долго кричала и корчилась, умирая.

Но за ней не было змеиного черепа, и силы им отданной – а за Быном была, и, с благоговейной дрожью юноша проследил, как змея, в последний раз качнув головой вслед за наконечником дротика, повернулась и поползла прочь, к темнеющим в стороне кустам. Тесугу почти кожей ощутил, как спадает напряжение, и расслабляются мышцы стоявших рядом с ним сородичей.

Бын повернулся в его сторону, и юноша увидел, что на его украшенном перекрестными шрамами лбу блестит капля пота.

– Она не вернется, и не приведет с собой других, – сказал он, в этот раз обычным своим глуховатым голосом, – собирайте ветви для костра. Мы будем ждать охотников.

Люди могли говорить друг с другом. Их научил Эцу, старший из Древних, пришедший из-за ледяной воды, и разделивший единый прежде мир на три. И люди называли друг друга данными им словами, и знали, как зовут других – и горных братьев, и рогатый народ, и птичий народ, и малых. И, хотя не была понятна их речь, неспящие, те, что способны были звуками дуды вызвать тени ушедших, умели общаться и с мохнатыми, суровыми жителями гор, и с быстроногими газелями и антилопами, заклиная их отдать свое тело людям в пищу. Могли они и призывать горний народ – крылатых, грозных созданий, что сами принимали в пищу людей, когда у тех закрывались глаза. Со всеми люди могли говорить – сами или через неспящих. Со всеми, кроме немых.

Никто не знал, откуда появились немые. Но однажды, когда люди отправились на охоту к полуночным горам и преследовали род рогатых братьев, ожидая, пока кто-то отдаст им свою плоть – они просто пропали. Ушедшие на поиски родичи нашли тела – нагими и без голов, у остывшего костра. Так появился страх. Люди из разных родов пропадали то здесь, то там, и их тела, всегда обезглавленные, находили на каменистых склонах или у холодных ручьев, и никто не мог лечь на ночевку в том месте. Из темноты появлялись тени, и уводили заснувшего в место беспредельного страха – так что, вернувшись поутру в мир людей, был такой человек слаб и растерян многие дни. Иногда нападала на него странная хворь, члены отказывали, и глаза закрывались.

Но нашелся неспящий Кый, знавший больше всех остальных. И не одну ночь, и не две он не смыкал глаз, дул в дуду, и звуки вызывали к нему ушедших. И сказали ему ушедшие, откуда явилась беда – и ушел Кый в сторону полуночи, к высокому хребту, и поднялся на вершину, где жили духи. Там же, сидя на вершине, он опять задудел в дуду, и горные духи повторили его звук. И, из глубокого ущелья, появились немые, и стали перед горой. Так назвал он их, потому что, на каком бы языке не обращался – людей ли, птичьего народа или горных братьев – немые молчали, не понимая ни слова. Они были подобны людям, хотя головы их были уродливы, мохнаты, длинные клыки разрывали губы, а глаза цветом напоминали кровь, бьющую из перебитой жилы. Отвратительнее же всего была их кожа белесого оттенка, какого не бывает у людей. Они не носили одежды, и Кый видел, как их члены стоят торчком, огромные, в половину роста, хотя ни одной женщины не было рядом. И увидев, что не понимают они никакой речи, Кый встал и показал им на землю людей, спросив жестом, они ли туда ходили. И рассмеялись немые, а один их них вытащил из-за спины голову недавно убитого человека, и начал пожирать на его глазах, брызгая кровью и обломками костей. И проклял тогда Кый этот народ, не умевший говорить, и не знавший никакого обычая, и, вернувшись, навеки запретил людям переходить горы.

Но сами немые его запрета не послушали.

Следующий день был таким же, как и предыдущий. Охотники, все-таки, принесли мясо молодого онагра, а посланный на поиски воды Тесугу отыскал влажное место, и наутро они добыли воду из-под земли. Так что, хотя бы в этот раз, они ели и пили досыта, набираясь сил перед долгим дневным переходом.