Он постоянно сталкивался с Юлианом; Шерри нагло расхаживал по дому, очевидно, решив окончательно извести своего соперника. Марио ничего не говорил, молча разворачивался и хладнокровно уходил. Он очень остро сознавал всю тщету вражды с этим зазнавшимся проклятием. Ложные иллюзии относительно невинности Кристиана давно оставили его, теперь он четко понимал, что во всем виноват Кристиан, и только по его равнодушному согласию Шерри пользуется такими возможностями.

Чем чаще Марио думал о мести, тем сильнее становилась его уверенность в том, что он никогда не отыграется за свои унижения. Знать презирала его, из родственников никого не осталось, даже земли и деньги, принадлежавшие роду Андреасов, находились теперь во власти Дарроу. Беспомощность, словно стальные оковы, сжимала его со всех сторон. Сталкиваться в доме с Юлианом становилось поистине мучительно. Марио чувствовал, что должен что-то делать, но никакие полезные мысли не приходили на ум. Впрочем, вполне вероятно, их просто-напросто не существовало.

В конце концов, он принял решение бежать из дома и скрыться от Кристиана в соседнем королевстве. Иногда злость и отчаяние становились настолько сильными, что он, теряя душевное равновесие, начинал исступленно готовиться в дорогу, совать в карманы золотые украшения, расставленные во всех комнатах, запихивать в саквояж совершенно ненужные в путешествии вещи. К счастью, такие истерики случались не часто и, не успев достигнуть серьезных размахов, заканчивались.

Чувствуя невыносимую усталость, Марио раскладывал вещи по местам, возвращал украденное золото, садился в кресло и долго думал о своем незавидном положении. В сущности, ничто не удерживало его в этом доме. Ничего не осталось, даже надежды. Он тщательно продумывал возможности ухода и вскоре пришел к выводу, что с легкостью выиграет целые сутки, если правильно распорядится имеющимся временем. За сутки он вполне успеет пересечь границу между королевствами, а там уже, воспользовавшись деньгами, скроется от Кристиана, когда тот начнет его искать.

Да, ничто его не удерживало. Но, несмотря на это, он оставался, подчиняясь странному внутреннему велению. Трудно сказать, что это было за чувство. Страх перед неизвестностью? Неуверенность в своих силах? Или, может, гордость? Он ведь хотел отомстить, заставить всех страдать, а тут так жалко отступает. Марио и сам не мог понять, что его останавливает, но, тем не менее, он все еще находился в резиденции мужа, изнывая от гнева и полного бессилия.

А потом у него началась течка, и мысли о мести как-то разом угасли, сменившись острым опасением, что Кристиан увидит его в таком состоянии. Несмотря на болезненное желание, пульсирующее во всем теле, Марио нисколько не хотел получить удовлетворение от Дарроу, поскольку знал, что ничем хорошим для него это не кончится. Кроме того, гордость прочно въелась в его мысли, и стоило ему вспомнить о Юлиане, как он проникался отвращением к Кристиану и содрогался от ненависти, представляя, как он его касается.

Этим утром он не явился на завтрак. Встать с постели не представлялось возможным: ноги подкашивались, стоило ему сделать попытку. Тело размякло и стало ужасно чувствительным, от каждого движения кровь вспыхивала и усиливала порывы страсти. Это испытание ему предстояло выносить в течение трех суток; не самая приятная перспектива, но он решил хладнокровно все вытерпеть, не привлекая внимания Кристиана. «Лучше страдать в одиночестве, – решил он, – нежели подвергаться такому унижению».

Однако он не знал, какое значение имело для Дарроу его присутствие на завтраках. Марио считал, что ему все равно: спускается он по утрам, или нет, но на самом деле Кристиан испытывал сильное удовлетворение, находясь с ним за одним столом. По-видимому, смутное чувство вины не давало ему покоя, где-то на краю сознания он признавал, что поступает несправедливо, но так как продолжал в том же духе вследствие укорененного эгоизма, то нуждался в уверенности, что Марио, хотя и несчастлив, но, во всяком случае, здоров и все так же силен духом.

Это утешало совесть Кристиана, успокаивало гнетущие уколы вины и вновь порождало утихающие на время пороки. И вот теперь, когда Марио не явился на завтрак, впервые за столько времени, Дарроу ощутил тревогу, гнев и жестокое смятение. В ответ на его вопрос слуги ответили, что господину нездоровится. Тревога лишь усилилась, и Кристиан, встав из-за стола, направился наверх, в комнату Марио.

Он одновременно злился, предполагая, что юноша просто не захотел его видеть, но в то же время терзался сомнениями, опасаясь, что с Марио на самом деле происходит что-то плохое. Кристиан понимал, что если мальчишка пострадает: неважно, от чего, виноват в этом будет именно он, потому что его отвратительное отношение кого угодно могло довести до болезни.

Впрочем, остановившись на пороге комнаты, Кристиан успокоился. Запах течного омеги витал в воздухе, словно дурман, мгновенно растекаясь по клеткам альфы. Этот аромат сильно отличался от запаха Юлиана, когда у того была течка. В нем различалось что-то непередаваемое, яркое и поразительно желанное – что-то родное и восхитительно чувственное. Кристиан догадался, что именно так должна пахнуть истинная омега. Потрясающе сладко и совершенно неповторимо. Запах дико привлекал альфу,– истинного альфу,– и он торопливо вошел в комнату, стремясь увидеть его источник.

Марио лежал на кровати, сжавшись в комок, хрипло и тяжело дыша. Увидев Кристиана, он вздрогнул, приподнялся и, сморщившись, отодвинулся как можно дальше от него.

– Зачем вы пришли? – с откровенным недовольством спросил он.

Кристиан невольно изумился его силе воли. Юлиан во время течки едва не сходил с ума, умоляя взять его, а тут… такая мрачная решимость.

– Ты не пришел на завтрак, – холодно сказал Дарроу. – Я встревожился и решил проверить, что случилось. Теперь вижу.

Сам того не сознавая, он начал жадно втягивать воздух, наслаждаясь запахом Марио. Ему очень хотелось развлечься с ним, просто безумно, но в то же время его сковывала мысль, что мальчишка не должен знать, какое производит на него впечатление, потому что, в таком случае, может зазнаться и перестать мучиться из-за отсутствия с его стороны внимания. Да, похоть и чувства никогда не стояли у Кристиана на одном берегу.

Он все также презирал Марио из-за его скромности и невзрачности, наивно полагая, будто тот нуждается в нем и дико ревнует к Юлиану, хотя все это давно осталось в прошлом, сменившись ответным презрением и замыслами отмщения. Кристиан не подозревал, что надежда безвозвратно покинула его мужа, и эта оплошность, конечно, являлось мощным оружием против него. Однажды вина и страх явятся за ним, он придет к осознанию истины, но, скорее всего, будет слишком поздно. Бездна раскаяния уже поглотила его на треть, но он находился в полном неведении.

– Оставьте меня одного, – тихо сказал Марио, кутаясь в одеяло.

– Ну, как же? – насмешливо ответил Кристиан. – Я не намерен отказываться от своего супружеского долга. Кроме того, почему ты сопротивляешься? Я знаю, твое тело жаждет ласки… И я могу ее дать. В конце концов, ты моя законная омега. Что плохого в том, если мы по взаимному желанию насладимся друг другом?

Он хотел увидеть на его лице краску стыда, смущения, или нарастающего желания, но Марио лишь плотнее завернулся в одеяло и хриплым шепотом повторил:

– Оставьте меня одного! Я сам справлюсь, и ваша помощь мне не нужна!

Кристиан начал впадать в ярость:

– Во-первых, не ври мне! – угрожающе промолвил он. – А во-вторых, я спрашивал исключительно потому, что хотел проявить уважение, но раз ты стоишь на своем, придется пояснить, что твое желание ровно ничего не значит! – он швырнул на пол сюртук. – Мне нужны наследники. И ты родишь мне их, независимо от своего желания!

Марио пытался что-то возразить, в его глазах мелькнула отчаянная паника, но Кристиан и слушать ничего не стал. Сдернув с мальчишки одеяло, он начал яростно целовать его, подавляя сопротивление жестоким захватом. Когда Марио, задыхаясь от гнева, вывернулся и откинул голову, он хрипло зарычал и начал нетерпеливо срывать с него одежду, безжалостно царапая кожу.