«MTV – наконец-то канал, настроенный на твою волну».

«Прорывом для него стали роли в „Опасных связях“[104] и „Родителях“, – скажет много лет спустя Эрвин Стофф, менеджер Киану того периода, о работах актера после фильма „На берегу реки“, когда 80-м на пятки стали наступать 90-е. – Он нарочно не соглашался на главные роли, которые шли вразлад с этими фильмами, так как мы с ним считали, что будущее определят такие режиссеры, как Стивен Фрирз и Рон Ховард, и такие актеры, как Мишель Пфайффер, Свузи Кёрц и Джон Малкович. На тот момент в первую очередь нужно было покончить с главными ролями в подростковых фильмах. Я хотел, чтоб он сделал настоящую карьеру».

«Опасные связи» и «Родители» стоят особняком среди всего, что Киану делал не только до них, но и после. Рон Ховард не определит его будущее. В обоих фильмах главные герои – взрослые, которые относятся к Киану так же, как относился к нему и кинематограф того времени: как к полезному или обаятельному идиоту; эти роли – просто мостик, который ведет его дальше.

В то же время продолжает выходить подростковое кино, бок о бок с более взрослыми ролями. «Прошлой ночью» – это своего рода вариация на тему «После работы» а-ля «Непобедимый тигр»[105], где действие происходит в центре Лос-Анджелеса, а Киану играет ботаника, который, умудрившись однажды безумной ночью продать сутенеру свою спутницу с выпускного бала, просыпается наутро и тщетно силится вспомнить, что же произошло накануне. Киану здесь по меньшей мере очарователен, и местами можно разглядеть его настоящего. В начале, когда они пропустили нужный поворот, Лори Лафлин говорит: «Мы совершенно заблудились», а Киану безмятежно отвечает: «Рано или поздно мы выедем к океану» – и продолжает ехать на запад.

«Вечная песня» 1988 года повествует о подростке Дэвиде и людях, с которыми он расстается, покончив с собой, и один из них – Киану. Но до этого Киану с Дэвидом, которого играет Алан Бойс, прокрадываются в студию звукозаписи, где сталкиваются с Лу Ридом.

Спустя год после выхода «Вечной песни» Лу Рид подпишет контракт со студией Sire Records и вернется с альбомом «New York» – высоколобым, злым, концентрированным и весьма пронзительным. Для всех, кто знал Лу Рида как артиста неистощимой жизненной силы, этот альбом послужит весомым основанием благополучно простить ему расхлябанные альбомы предыдущих лет.

Но к тому времени «New York» еще не вышел, так что, когда в «Вечной песне» от зрителя требуется поверить, будто двое крутых старшеклассников в 1988 году лезут в студию звукозаписи, чтобы хоть мельком взглянуть на Лу Рида периода «New Sensations»/«Mistrial», это перебор.

Труднее всего объяснить любому, чье сознание пробудилось в середине 90-х – а тем более в конце 90-х, на заре интернета, – сколько детей 80-х в поп-культурном смысле жили сквоттерами в разрушенных замках 60-х и 70-х, формируя свою систему ценностей из общих мест, искаженных до неузнаваемости мифов и чрезмерно бурных рецензий на новые альбомы рок-звезд золотого века в журнале Rolling Stone (а к 80-м в эту категорию попал и Лу Рид).

Лучшая сцена в «Вечной песне» без Лу Рида – это долгий непрерывный план в самом начале фильма: толпа старшеклассников тусуется утром на утесе рядом со своими припаркованными автомобилями. Они курят, прислонившись к кузову, слушают бумбоксы. Судя по костюмам, события происходят в 80-х, но автомобили навевают мысль о нескончаемых 70-х – старые «фольксвагены-жуки», «хонда» 74-го года, «тойота» 76-го.

Камера проделывает путь до края утеса, задерживаясь на девушке, делающей домашнее задание, ненадолго заглядывается на серое море и возвращается, запечатлевая, как ребята садятся по машинам и едут в школу. Позднее на этом самом утесе Дэвид покончит с собой, но сейчас, пока мы этого еще не знаем, неспешное внимание к детям, которые толком ничем не заняты, напоминает едва ли не антропологическое исследование. В этих кадрах есть и отдаленное сходство с фильмом «На берегу реки»: изображение подросткового мира, существующего сам по себе, почти или совсем без надзора взрослых. Дальше в фильме ни разу не удается повторить ощущения, рождающегося в этом отрывке, будто сюжет разворачивается перед вами сам, в своем ритме, а не разыгрывается с поучительным посылом.

«Принц Пенсильвании» в премьерный уик-энд в 1988 году собрал немногим больше трех тысяч долларов; его сырой сюжет о похищении разворачивается целую вечность, а персонажи изнемогают под гнетом собственных вывертов. Зато здесь у Киану Ривза, пожалуй, лучшая роль 80-х, если не считать «На берегу реки»: оба фильма запечатлевают эпоху, сфокусировавшись на молодежи, пребывающей как в историческом, так и в географическом смятении.

Мы снова в краю шахтеров, сплошные свалки и серое небо, – название города ни разу не произносится, но автор сценария и режиссер Рон Нисуонер родом из Кларксвилла – того самого, где погиб Джок Яблонски, послужив прототипом для истории убийства в «Акте возмездия» с участием Киану. Спустя несколько лет после «Принца Пенсильвании» Нисуонер напишет сценарий к фильму Джонатана Демми «Филадельфия»[106], одной из первых мейнстримных картин о ВИЧ, и опубликует мемуары о «стыде изнеженного мальчика из шахтерского района Пенсильвании»[107], мучившем его с переходного возраста до омраченной наркозависимостью зрелости.

«Принц Пенсильвании» словно наполовину списан из жизни самого Нисуонера; из-за того что его героем становится гетеросексуальный нонконформист, фильм все время топчется вокруг тех истин, о которых не решается заявить открыто. Персонаж Киану – Руперт Маршетта – носит даже нонконформистскую в гендерном плане стрижку: удлиненные волосы с одной стороны и сбритые с другой. Но по сюжету это не заявление, а лишь провокация в подражание местным панкам-байкерам, с которыми сдружился Киану. Что бы там ни было у Руперта с гендером, это выливается в стычки с Фредом Уордом, который играет его отца – шахтера и ветерана Вьетнама, не понимающего, как сладить с сыном.

Как и в «Моем личном штате Айдахо», Киану здесь принц, восставший против короля. Он похищает отца, требуя выкуп, чтобы дать своей матери (Пэм Беделия) повод продать участок земли Уорда; он рассказывает любовнице, Эми Мэдиган, которая старше его, что этот шаг – революция и она вольна принять ее или отказаться. Но замысел терпит неудачу. После похищения Уорда они оба узнают, что тот, никому не сказав ни слова, уже продал землю.

И снова прошлое не может ничего предложить Киану: Уорд – никудышный образец для подражания, а настоящее не намного лучше. На школьной дискотеке, как всегда и бывает, воспроизводится господствующая в тот момент капиталистическая идеология. «Вход только для тех, кто одет как в „Далласе“ или в „Династии“»[108], – говорит дежурящая у входа старшеклассница. Киану вламывается на праздник со своими друзьями-панками в коже и с ирокезами. Он танцует со знакомой девушкой среди кактусов из папье-маше и картонных нефтяных вышек, украшенных флагами Техаса.

«Мы оскорбляем плебс своей правдой, – говорит девушке Киану. – Мы и есть правда».

«Что-то мне больше не хочется танцевать, – отвечает она. – Ты мне все платье изгваздал».

«Так ведь грязь и есть правда», – говорит Киану.