«Это нечто совершенно новое, – скажет Чарльз Бронсон в интервью газете The Washington Post перед премьерой фильма. – Я здесь не ношу ни усов, ни пистолета»[66].

Мне бы хотелось думать, что Чарльз Бронсон так пошутил, но даже если он говорил всерьез – а, полагаю, выглядел он при этом чрезвычайно серьезно, – думаю, у него было особое понимание своей актерской сущности и, наверное, актерского мастерства в целом: нужно знать диапазон своих способностей и способы их применения. В своих пределах, которые Чарльз Бронсон, несомненно, сознавал, он сделал немало. Он начинал играть еще на черно-белом телевидении и дорос до спагетти-вестернов («Строгает какую-то деревяху, – говорит Джейсон Робардс о персонаже Бронсона в фильме Серджо Леоне „Однажды на Диком Западе“[67]; кстати, о дереве. – Сдается мне, едва он с ней покончит – что-то произойдет») и франко-итальянских криминальных триллеров в 1960-е и наконец в 1970-е, когда ему было уже за пятьдесят, стал звездой американского кино.

В этом смысле Киану не похож на Чарльза Бронсона – его путь к успеху оказался гораздо короче. «Я утвердил его на роль, как только увидел, – скажет годы спустя режиссер „Акта возмездия“ Джон Маккензи. – Едва начинаешь его снимать, пленка просто горит. Он непредсказуем, я бы не назвал его очень хорошим актером, но стоит ему попасть в точку, как в нем открывается настоящий Божий дар»[68].

За несколько лет до «Акта возмездия» Маккензи снял один из величайших британских гангстерских фильмов, «Долгая Страстная пятница», – уж его-то мнению можно доверять[69]. То, что он вытаскивает из Киану в «Акте возмездия», – способность к хладнокровию, порывистую злость – вы потом не увидите в творчестве Киану еще долго и после «Акта возмездия» будете недоумевать, откуда же все взялось и куда делось…

…а потом Киану стреляет в Чарльза Бронсона.

Бронсон снова падает, но поднимается, почти как Дракула, восстающий из склепа, – сверхъестественное движение, продиктованное одной лишь волей. Во взгляде читается гнев Чарльза Бронсона, знакомый зрителю по тем героям, с которыми шутки зашли слишком далеко, – и тогда Киану вновь стреляет в него, на сей раз в голову.

Киану как будто доволен собой; затем он сглатывает, словно борясь с подступившей тошнотой. Он хладнокровно убил Чарльза Бронсона и остался наедине с последствиями своего поступка. Он проделал в мире брешь в форме Чарльза Бронсона, и кому-то придется ее заполнить.

Некоторое время герои молчат, а потом Киану говорит: «Идем отсюда».

В автобиографии 1990 года «Потерявшаяся маленькая девочка» в главе «Еще, еще, еще» Дрю Бэрримор пишет о четырех месяцах, которые она провела в Мюнхене с Киану на съемках «Детей в Стране игрушек»[70]. Этот телефильм выйдет в эфир 19 декабря 1986 года и станет последней из шести картин Киану, выпущенных в 1986 году.

На задней стороне обложки «Потерявшейся маленькой девочки» читаем: «Свой первый алкогольный напиток я попробовала в девять, в десять начала курить марихуану, а в двенадцать стала принимать кокаин». В свой первый реабилитационный центр Бэрримор попадет в тринадцать лет. Когда она отправляется в Германию на съемки «Детей в Стране игрушек», ей исполнилось одиннадцать и она уже начала пить и курить сигареты и траву[71]. Но именно в Германии, пишет она, «я решила, что под кайфом для меня открывается новая жизнь».

Перед самыми съемками фильма Бэрримор встречает Рода Стюарта, «одного из моих любимых рокеров», оказавшегося здесь проездом на гастролях. «Он предложил подбросить меня до стадиона на своем гастрольном автобусе и потусить за кулисами, – пишет Бэрримор. – Я была на седьмом небе. Потом мы доехали на автобусе до отеля, Род и его девушка – великолепная модель Келли Эмберг – пожелали всем спокойной ночи и пошли в свой номер. А я осталась с группой и пила всю ночь в одном из их люксов. Мы все жутко напились, вся компания, и кто-то снял на видео, как мы спотыкаемся в этом номере, падаем с кроватей, опорожняем бутылочки с выпивкой из мини-бара».

Около четырех утра, все еще «неприлично и самозабвенно пьяные», они вышли на улицу с барабанами и трубами. Шум стоял, пока не вмешалась администрация отеля. На следующий день Род приглашает Бэрримор на выходные в Вену. Мать Дрю выступает категорически против этого предложения.

К середине 90-х годов Дрю Бэрримор, уже прошедшая реабилитацию, начнет переосмыслять свой образ в ролях, где эффект создается за счет ее репутации испорченной юной звезды: она сыграет роль девочки-подростка, соблазняющей отца своей лучшей подруги в эротическом триллере о старшеклассницах «Ядовитый плющ», и «Лолиту Лонг-Айленда» Эми Фишер в «Истории Эми Фишер» компании ABC[72]. Бэрримор выставляет напоказ свои татуировки и позирует обнаженной Брюсу Веберу. Этот гиперсексуализированный образ будет недолговечен; когда она повзрослеет на экране и в жизни, ее отличительной чертой станет лучезарная, взбалмошная жизнерадостность, словно компенсация за утраченную невинность. Рассказывая мюнхенскую историю в своих вторых мемуарах под названием «Дикий цветок» – положительно-скучной редакции эксплуатационно-сочной «Потерявшейся маленькой девочки», – она признаётся, что сбрасывала в реку с балкона мешки с грязным бельем других постояльцев отеля, и опасается кармических последствий: с той самой пьяной ночи в немецком отеле она постоянно теряет любимую одежду[73].

Все это по прошествии времени заставляет с иронией взглянуть на роль Дрю в «Детях в Стране игрушек» – из тех рождественских фильмов, в которых ребенку, раньше времени повзрослевшему в современном мире, предстоит вспомнить, что такое ощущение чуда. Бэрримор играет Лизу из Цинциннати, младшую дочь дерганой матери-одиночки. О по гасшем внутри Дрю Бэрримор свете детства мы должны догадаться, поскольку она смотрит новости, напоминает старшей сестре убрать обувь на место и старается скрыть разочарование, получив на Рождество санки, а не новый блендер.

Киану в этом фильме мы впервые видим в шапочке Санта-Клауса и с надувным лебедем размером с ребенка. Киану работает с сестрой Дрю в магазине игрушек, а их ехидного, жадного до денег босса играет Ричард Маллиган. Дрю заходит в магазин, чтобы предупредить сестру о надвигающейся метели, и в результате Киану везет их обеих домой. «Добро пожаловать в славный Цинциннати, – говорит он, – лучший из альпийских горнолыжных курортов Огайо!»

Они поют песенку о Цинциннати, а потом случается авария. Дрю вылетает из автомобиля и попадает в сон. Она оказывается в деревне с яркими разноцветными домиками, среди которых разгуливает массовка в костюмах персонажей «Песенок матушки Гусыни» и большеголовых животных вроде ростовых кукол из парков развлечений – лягушек, белок, обезьян, свиней и плюшевых медведей. При постановке на многом явно сэкономили, но превращенный в Страну игрушек Мюнхен покрыт налетом откровенной пыльно-безжизненной жути, придающей ему гораздо более реалистичный загробный вид, чем мог бы получиться в фильме, где ограниченный бюджет не так бросался бы в глаза. Желаемого эффекта не получилось, но именно недостатки этой постановки возвышают ее до мистического уровня. Бывает искусство, которое ресурсы и профессионализм лишь упрощают, и «Дети в Стране игрушек» – пример как раз такого искусства.

Страна игрушек – это зеркальное отражение Цинциннати, как страна Оз – отражение Канзаса. Ричард Маллиган здесь – злобный дядюшка Джека по имени Барнаби Барнакл. Барнаби – недовольный, похожий на Гаргамеля тролль; он живет в заколдованном лесу в гигантском шаре для боулинга. Барнаби Барнакл намерен любыми правдами и неправдами портить жизнь обитателям Страны игрушек, тем более после того, как Дрю Бэрримор своим появлением расстроила его свадьбу с Мэри-Капризулей, сестрой Дрю, которая на самом деле любит Джека-Смельчака, прославившегося умением прыгать через подсвечник, – ему по закону в наследство должна была достаться местная кондитерская фабрика[74]. Маллиган вживается в образ Барнаби с усердием вожатого в летнем лагере, подсветившего лицо фонариком в тем ноте. У него пугающе длинные ногти и желтые зубы, а манерами и щетиной он напоминает человека, который очнулся утром на металлической койке вытрезвителя и явился прямиком к нам.