— Тогда поторопись… беги и хорошо проведи время, — сказала Монце, с любопытством глядя на нее.

Оставшись одна, она посидела еще минут пять в обществе осликов со щенком на руках, поднялась, крепко прижала кроху, согревая собственным телом, и, возвращаясь в замок, предупредила:

— Фиц, если ты вдруг сделаешь свои дела мне на кровать, завтра я надену на тебя гигиеническую прокладку, пусть даже без крылышек.

ГЛАВА 21

С момента той неприятной ссоры Монце больше не ела в большой столовой. Она отказывалась. Ей не хотелось видеть то досадливое выражение, которое появлялось на лице герцога, каждый раз, когда он на нее смотрел, не ведая о том, какое неосознанное удовольствие доставляло ему это созерцание. Так прошла неделя, и Монце заговорила об этом с Фионой.

— Мне действительно жаль по поводу щенка, но клянусь, что как только я его увидела, сразу подумала о Мод и о том, как она обрадуется, — сидя в большой гостиной, извинялась она.

— Не переживай, — кивнула женщина. — Мой сын — мужчина с крутым нравом, и иногда этот нрав заставляет его вести себя невежливо.

— Если бы это была просто невежливость, — фыркнула Монце и улыбнулась герцогине. — Фиона, я вам обещаю, что попридержу язык, потому что иначе…

Женщина с любопытством посмотрела на сидящую перед ней девушку. Ее манера говорить без обиняков, много при этом жестикулируя, была весьма необычна, но герцогине это нравилось. Более того, малышка Мод никогда в жизни так весело не смеялась — даже со слугами — как в присутствии этой девушки. Несомненно, она со своим безрассудным поведением принесла радость в жизнь ее внучки, да и всего замка, но не в жизнь ее сына.

— Я тебе еще раз повторяю, Синди, не переживай, и раз уж мы тут совсем одни, позволь мне поблагодарить тебя за то, как ты изменила жизнь Мод.

Вспомнив о девочке, Монце улыбнулась и, изящным жестом убрав назад волосы, сказала:

— Мод — потрясающий ребенок. Мне так нравится ее живость, нравится, как она радуется, когда узнает что-то новое или когда чему-то удивляется. Видеть, как улыбаются эти голубые глазки… Обожаю! Хотя и не могу сказать того же самого о вашем сыне. Фиона, только между нами, иногда кажется, что он жаждет задушить меня и бросить на корм свиньям.

— Ай, Синди, боже, не смеши меня! С тобой невозможно оставаться серьезной, — рассмеялась женщина.

Встав со своего места, Фиона подошла к огромному камину и, протянув ладони к огню, глядя на висящий над камином портрет сына, объяснила:

— Жизнь не особенно жаловала Деклана. Он слишком рано потерял отца, а потом и жену. И это неизбежно повлияло на его характер, он стал грубым и резким. Я знаю, что у него огромное сердце, но думаю, что мой сын заковал его в броню, чтобы больше не позволить его разбить.

Монце встала, подошла к герцогине и, взглянув на потрясающий портрет, спросила:

— Вы считаете, что ваш сын стал таким из-за смерти жены?

— В определенном смысле, да. Деклан никогда не хотел знаться с женщинами: ни с Элизабет, ни с какой другой. С детства он весьма недвусмысленно дал мне понять, что не хочет становиться причиной ничьей смерти и…

Эта фраза удивила девушку и, взяв пожилую женщину за руки, она спросила:

— Становиться причиной чьей смерти? Что вы имеете в виду?

Та раздосадовано кивнула и, глядя прямо в глаза, начала рассказ:

— Вот уже много веков на нашей семье лежит ужасное проклятье. Едва любой из Кармайклов испытает со своей парой наивысшее счастье, как это человек умирает. Так происходит уже более трехсот лет, и он… он знал об этом и…

— Минуточку, Фиона, — сказала Монце. — Вы имеете в виду, что когда кто-нибудь из Кармайклов влюбляется, и эта любовь достигает апогея, его спутник или спутница умирает?

— Да, девочка моя. Мой отец умер на следующий день после моего рождения. Муж — на следующий день после рождения Деклана, а Элизабет — на следующий день после того, как родила Мод.

— О, боже, какой ужас! — прошептала Монце, снова садясь рядом с герцогиней. — Но… но… Как такое может быть?

— По легенде, передающейся от отца к сыну, в день помолвки Робертсов из Абердина устроили турнир по стрельбе из лука. И когда от случайного выстрела погиб Брендан, сын колдуньи Кивы, радостный день обернулся кошмаром. Эта ведьма разгневалась и отомстила, отняв жизнь у мужа Аланны Кармайкл. Но на этом она не успокоилась, и чтобы наша семья больше никогда не знала счастья, она украла у Аланны половинку фамильного кулона в форме сердца, который та носила на шее, и прокляла нас, обрекая на вечное одиночество до тех пор, пока половинки этого сердца не соединятся вновь. После этого Кива бросилась в море со скалистого берега Абердина, и больше никто никогда не видел ни ее, ни этот кулон.

— Кулон Кармайклов?

— Да, — и, указывая на картину, изображавшую Деклана, прошептала, — Видишь эту подвеску на шее у моего сына?

С бешено колотящимся сердцем Монце подняла глаза и, увидев, что имела в виду герцогиня, пересохшими губами тихо проговорила:

— Да.

— Это половинка кулона Кармайклов. Ограненный нашими предками кельтский камень. В старые времена, когда перворожденный сын из рода Кармайклов просил руки своей невесты, в качестве залога своей любви он надевал одну половинку сердца ей на шею, а вторую носил сам. Но одну из них унесла с собой Кива, и с тех пор на нашей семье лежит проклятье, и поколение за поколением мы терпели мучительные страдания.

«Этого не может быть… этого не может быть… не может быть, чтобы это было именно то, о чем я думаю», — сказала себе Монце, услышав эту ужасную историю и почувствовав, как кровь густеет у нее в жилах.

На дрожащих ногах она поднялась со стула и подошла к картине. Ее сердце забилось чаще, а она сосредоточила взгляд на подвеске, висящей на шее Деклана, и ухватилась за камин, чтобы не упасть.

— Что случилось, дочка? — заволновавшись, спросила Фиона, бросившись ей на помощь.

Когда девушка вновь села, та протянула ей стакан воды, который Монце взяла дрожащими руками.

— Тебе лучше?

— Да… нет… да… ну… не знаю.

Испугавшись ее бледности, герцогиня встала было, чтобы позвать кого-нибудь из слуг, но, удержав ее за руки, Монце не дала ей двинуться с места.

— Фиона… я…

— Не волнуйся, детка. Я позову кого-нибудь, чтобы тебя проводили до твоей комнаты. Думаю, тебе необходимо отдохнуть и…

— Нет…

— Нет? — удивилась женщина.

— Я в порядке… просто это все так странно.

— Знаю, дочка… История Кармайклов всегда вызывает ужас.

Но Монце решила окончательно разобраться с этим делом, она посмотрела на женщину, сунула руку в карман юбки, дотронулась до той вещи, о которой она рассказывала и, доставая ее, произнесла:

— Фиона, не знаю, как это объяснить, но, пожалуйста, закройте глаза и дайте мне ладонь.

И, заметив, как удивленно посмотрела на нее герцогиня, с улыбкой прошептала:

— Пожалуйста, доверьтесь мне.

Не заставляя девушку повторять просьбу, она закрыла глаза и протянула ладонью вверх правую руку. Монце достала руку из кармана и, посмотрев на подвеску, которая, кажется, действовала на нее успокаивающе, положила ее в руку герцогини и прошептала:

— Теперь можете открыть глаза.

С улыбкой на губах женщина открыла глаза и, увидев в руке украшение, тихо проговорила:

— Святые угодники…

Перед ней, прямо на ее ладони лежал кулон Кармайклов. Тот самый, из-за которого умерло столько людей и который свои появлением должен разрушить проклятье Кивы.

— Фиона… я…

Закрыв лицо ладонями, женщина разразилась рыданиями, и Монце мгновенно бросилась к ней.

— О, боже, Фиона, что с вами? Я… я не думала, что вы…

— Благослови тебя бог, дочка. Ты только что принесла счастье нашему клану, — промолвила женщина, взяв за руки испуганно глядевшую на нее Монце.

— Нет… я ничего не знала и…

Разволновавшись, Фиона встала и, горячо поцеловав и обняв девушку, вышла с подвеской из гостиной. Совершенно потрясенная Монце последовала за ней и увидела, как Деклан, напуганный криками матери, быстро двигался навстречу. Ей не было слышно, о чем они говорили, но даже издалека она видела, как он был поражен, увидев кулон, и как обнял мать.