– Хочу спросить, – заговорил Мэтью, пусть лишь для того, чтобы прекратился этот жуткий смех. – Почему вы не попытались бежать из дома призрения, не воспользовались возможностью?

– Возможностью? Какой возможностью?

– Доктор Рамсенделл рассказал, что, когда вам позволили работать, вы чуть не удавили женщину в амбаре. За вами, наверное, был какой-то присмотр, но вы же тогда были за пределами больницы. Почему вы просто не удрали?

Морг немного подумал над вопросом под скрип повозки и сказал:

– С моим стремлением к свободе вступила в противоречие моя природная доброта. Мне жаль, что страдает Джейкоб, и точно так же мне больно было смотреть на бедную Мэрайю. Насколько я понимаю, над этой молодой женщиной и ее дочерью надругались два скота. Рассудок ее помутился, дух был сломлен. Дочь убили у нее на глазах. Бывали дни, когда она не способна была ничего делать – только забиться в угол да плакать. Ну а в тот день я собирался, как вы изящно выразились, удрать, но христианское милосердие не позволило мне бежать, не освободив Мэрайю из темницы боли, в которой она жила. Но я не успел избавить ее от страданий: один из дурней, сунувшихся в амбар, треснул меня по затылку топорищем.

– В том-то и беда с этими психами, – сказал Грейтхаус, с особым вниманием разглядывая курок пистолета. – Они не понимают, каким концом топора нужно вломить.

– Не буду отрицать, я многих отправил на тот свет, – последовало очередное откровение Морга – так кто-нибудь мог бы сказать, что съел много кукурузных лепешек. – Но я всегда действовал избирательно, сэр. Одних избавлял от несчастья быть тупицами, других выпускал из клетки собственного высокомерия. – Он пожал плечами, отчего цепи зазвенели. – Я мог перерезать горло господину, чересчур обуреваемому жадностью, или проломить голову какой-нибудь малосимпатичной даме, в своем безумии возомнившей себя звездой, вокруг которой вращается мир. И что с того? Разве крысолова вешают за то, что он убивает крыс? А коновала казнят за то, что он вышибает мозги больной кляче?

– А ребенок? – Грейтхаус взвел курок пистолета, снял его со взвода, потом снова взвел, пристально разглядывая свой палец на спусковом крючке. – Его-то за что?

– Бедный мальчик, да спасет Христос его душу, – он был слабоумный, по ночам пи́сался в постель. И еще у него было что-то с шеей, боли страшные. Ни отца, ни матери, родни никакой, уличный мальчишка. Что мне, с собой было его брать, что ли? Или бросить на милость Лондона? Нет, для этого я слишком джентльмен.

Грейтхаус не ответил. Мэтью взглянул на него – тот не отрываясь смотрел на пистолет, палец его лежал на спусковом крючке, курок был полностью взведен. В таком положении Грейтхаус просидел несколько секунд, затем глубоко втянул воздух, снял курок с боевого взвода и сказал:

– Когда окажешься в Лондоне, тебе, может, медаль за заслуги дадут – на веревку себе нацепишь.

– Сэр, я надену ее с гордостью.

Грейтхаус посмотрел на Мэтью темными впадинами глаз:

– Давай-ка поменяемся местами. Прямо сейчас.

Мэтью передал Грейтхаусу вожжи, а тот ему – пистолет. Мэтью развернулся на сиденье и приступил к наблюдению за арестантом. Морг сидел, прислонившись спиной к борту повозки и подставив серое лицо с лоскутной бородой лучам солнца, тут и там пробивавшимся сквозь густеющие облака. Глаза его были закрыты, как будто он погрузился в раздумье.

На его левую щеку села муха и поползла по лицу. Он никак на это не отреагировал. Муха взобралась на аристократический нос, но Морг по-прежнему не размыкал век. Когда муха пробралась между широких ноздрей к лесу усов, Морг, не открывая глаз, сказал:

– Мистер Корбетт, вы меня заинтересовали.

При первом звуке его речи муха взлетела, с жужжаньем покружила вокруг треуголки Мэтью и была такова.

Мэтью ничего не ответил. Пистолет лежал у него на коленях. Ржавых звеньев в кандалах не было, и Морг никуда не сбежит. Если бы не борода и грязные ноги, оттуда, где сидел Мэтью, арестанта вполне можно было бы принять за обмотанный цепями мешок со зловонными тряпками.

– Боитесь со мной говорить? – спросил Морг, так и не поднимая век.

– Почему бы тебе просто не заткнуться? – не выдержал Грейтхаус.

– Потому что, – и тут бледно-голубые глаза открылись и уставились на Мэтью с выражением, не лишенным издевки, – время уходит.

– Да что ты? В каком смысле?

– В таком смысле… что оно уходит, – повторил Морг.

– Это что, угроза?

– Вовсе нет. Сэр, почему бы вам не расслабиться? – Он едва заметно улыбнулся. – Смотрите, какое прекрасное утро. Слушайте, как поют птички, и думайте о хорошем. Позвольте мне побеседовать с этим молодым человеком – мне почему-то думается, что из вас двоих ума у него побольше будет. На самом деле я не сомневаюсь, что вы – это мускулы, а он – мозг. Так ведь, мистер Корбетт?

Грейтхаус издал такой звук, будто кто-то выпустил газы между стофунтовыми ягодицами.

– Именно так, – решился сказать Мэтью, хотя бы для того, чтобы подразнить здоровяка.

Оттого что он так заговорил с арестантом, в животе у него что-то напряглось, как будто образовался комок размером с кулак, но ему не хотелось показывать, что он чувствует хоть какое-то неудобство. Да и это было бы непрофессионально.

– Пытаюсь понять, на каком поприще вы подвизаетесь. – Морг смерил Мэтью взглядом от носков сапог до верха треуголки. – Оно, конечно же, как-то связано с законом. Я знаю, что вы несколько раз навещали в больнице ту старушку. А в первый раз и он с вами приезжал. Вы, наверное… юрист. А он – костолом, деньги выбивает и вообще занимается тем… до чего не снисходит молодой адвокат. Правда, он немного командует вами, вот это мне не совсем понятно. – Он произвел осмотр в обратную сторону, на этот раз от треуголки до сапог. – Дорогая, прекрасно сшитая одежда. О-о-очень хорошие сапоги. А, вот оно что! – Он осклабился. – Вы успешный молодой юрист, немножко слишком высокого мнения о себе, но очень целеустремленный, а он – из местных стражей порядка. Может, бывший военный? Привык командовать? Я в правильном направлении мыслю?

– Возможно, – сказал Мэтью.

– Тогда пойду дальше. Вы молодой юрист, а он – страж порядка из ополчения. Может быть, капитан. Я знаю, как выглядят капитаны: сам был солдатом. Значит, вас послали проследить, чтобы все было сделано по правилам, а он здесь, потому что не понаслышке знает, как обращаться с наручниками, кандалами и пистолетами. Сэр, вы сами успели побывать в тюрьме или дурдоме?

Надо отдать должное самообладанию Грейтхауса: он ничего не ответил.

– Торгуете огнестрельным оружием? А, вот, наверное, что! Вы как-то связаны с тюремным начальством? Значит, вам двоим велели приехать за мной, за два фунта связать, как птицу со сломанным крылом, и притащить в Нью-Йорк. Так, мистер Корбетт?

– Нам заплатили пять фунтов, – сказал Мэтью, только чтобы остановить этот поток болтовни.

– А-а-а, понятно. – Морг кивнул, глаза его заблестели. – Серьезная сумма! Стало быть, нью-йоркские чиновники еще три доплатили? Пять фунтов, между собой поделите, да? – Он изобразил пальцами, будто пересчитывает деньги. – По два с половиной фунта в карман каждому! Щедрая плата за такой старый мешок с кишками, как я!

– Морг, – отрывисто бросил Грейтхаус, не оглядываясь, – если ты не заткнешься, я делаю остановку, и дальше не поедем, пока я тебе хотя бы три зуба не выбью. Понял?

– Прошу прощения, сэр. Я не хочу ссориться. Да и зубов терять больше не хотелось бы – природа и психбольничная диета и так их у меня достаточно отняли. – Он ласково улыбнулся Мэтью. – Но, мистер Корбетт, прежде чем я снова почувствую себя как в одиночном заключении, что мне так привычно, могу ли я спросить вас, совпадает ли ваше мнение относительно того, сколько нам осталось ехать до реки, с моим? Наверное… чуть меньше двух часов, так?

Мэтью знал, что Морг говорит о реке Раритан. Паром должен был переправить их повозку на другой берег.

– Да, так.

– Как медленно плетутся эти клячи, – сказал Морг и снова закрыл глаза.