– В описании внешности Картера врач узнал знакомого персонажа и обратился к королевскому констеблю. Но, как я сказал, к тому времени Морг уже был у нас. Квакерам было… мм… трудновато с ним справляться.

– А у вас лучше получалось? – Грейтхаус усмехнулся. – Я бы порол его каждый божий день.

– Слышишь, как они о тебе говорят, – сказал Морг, не обращаясь ни к кому в особенности. – Как о каком-то рисунке на обоях.

– А почему вообще он оказался в этом квакерском заведении? – спросил Мэтью.

– Он там оказался, – заговорил Морг, – потому что его арестовали на Филадельфийском тракте за разбой на большой дороге. Он решил, что сидеть в мрачной квакерской тюрьме – это не для него, поэтому ему, бедной, заблудшей душе, нужно прикинуться сумасшедшим и лаять подобно собаке, что он и начал проделывать прямо перед судом, состоявшим из тупиц. И он не возражал, когда его поместили в академию для умалишенных, и пробыл там… сколько же? Два года четыре месяца и двенадцать дней, если его математические способности еще не превратились в пудинг.

– Но это еще не все, – сквозь дым трубки проговорил Хальцен. – Он четыре раза пытался бежать из заведения квакеров, совершил нападения на двух других пациентов и чуть не откусил большой палец у врача.

– Он зажимал мне рот рукой. Это было очень грубо.

– А здесь Морг не пробовал ничего такого? – спросил Грейтхаус.

– Нет, – сказал Рамсенделл. – Ведь до тех пор, пока сюда не дошли известия о Тоде Картере, он демонстрировал такое примерное поведение, что мы дали ему работу, за что он, увы, отплатил попыткой задушить бедную Мэрайю в красном амбаре. – По своим предыдущим приездам Мэтью знал, что за больницей есть дорога, уходящая к надворным постройкам. – Но его вовремя поймали и наказали со всей строгостью.

Губы Грейтхауса скривились в усмешке.

– И что же вы с ним сделали? Отняли у него душистое мыло?

– Нет, мы поместили его в одиночное заключение до тех пор, пока не было решено, что он может снова присоединиться к остальным пациентам. И потом на свободе он находился всего несколько дней перед тем, как вы, господа, увидели его лицо в окне. К тому времени у нас уже побывал представитель квакеров, которые получили из Лондона письмо от их врача, адресованное мне, с объяснением положения дел. После этого его держали отдельно от всех.

– А надо было бы его разделать под орех, – подвел итог Грейтхаус.

Мэтью смотрел на Морга, нахмурив брови, новые вопросы так и рвались из него.

– А жена у вас есть? И какие-нибудь родственники?

– На оба вопроса ответ: нет.

– Где вы жили до того, как вас арестовали?

– То тут, то там. В основном там.

– А работали где?

– На большой дороге, мистер Корбетт. Мы с моим товарищем неплохо зарабатывали: проворачивали разные делишки, освобождали проезжих от денежек. Упокой, Господи, душу Уильяма Раттисона.

– Его сообщника застрелили, когда они в последний раз пытались кого-то ограбить, – сказал Хальцен. – Видимо, даже терпению квакеров есть предел: они посадили вооруженных констеблей в один из экипажей, курсирующих между Филадельфией и Нью-Йорком.

– Скажите, – снова обратился Мэтью к Моргу, – вы с Раттисоном убивали кого-нибудь, когда… проворачивали свои делишки?

– Нет. Ну, нам с Ратси приходилось иногда дать кому-нибудь по башке, если человек начинал болтать. Убийство не входило в наши намерения, нам нужны были деньги.

Мэтью потер подбородок. Что-то во всем этом не давало ему покоя.

– Значит, вы предпочли провести оставшуюся жизнь в сумасшедшем доме, вместо того чтобы предстать перед судьей и получить срок… то есть… клеймо на руку и, скажем, три года? Наверное, решили, что из психбольницы легче будет убежать? И почему сейчас вы с такой охотой покидаете это место, что даже не пытаетесь оспаривать обвинения? Ведь врач квакеров мог и ошибаться.

На лице Морга снова появилась улыбка, а потом медленно сошла с него. Холодное выражение его глаз нисколько не изменилось.

– Дело в том, – ответил он, – что я никогда не лгу людям, если они не дураки.

– Вы хотите сказать, что не лжете людям, которых невозможно одурачить, – сказал Грейтхаус.

– Я хотел сказать то, что сказал. Меня в любом случае отсюда заберут. Посадят на корабль и отправят в Англию. Приведут в суд, меня опознают свидетели, потом у меня выклянчат, чтобы я показал, где захоронены три очень красивые и очень глупые леди, запихнут в Ньюгейтскую тюрьму, и, наконец, под хохот слюнявой черни я взойду на виселицу. Это произойдет в любом случае. Зачем же мне что-то скрывать и пятнать мою честь перед такими профессионалами, как вы?

– А может быть, вы просто не сомневаетесь в том, что сможете сбежать от нас по дороге? – предположил Мэтью. – Даже от таких профессионалов, как мы?

– Такая мысль… у меня мелькала. Но, милостивый государь, не стоит винить ветер за то, что он хочет дуть.

Грейтхаус положил распоряжение о передаче и их экземпляр документа о переводе обратно в конверт.

– Мы его забираем, – отрезал он. – Ну а теперь деньги.

– О, это всегда важно, – лаконично заметил Морг.

Рамсенделл подошел к одному из письменных столов, выдвинул ящик и достал матерчатый мешочек.

– Здесь должно быть два фунта. Пересчитайте, если хотите.

Мэтью видел, что Грейтхаусу очень хочется проверить, сколько денег лежит в оказавшемся на его ладони мешочке, но желание как можно скорее уйти из дома умалишенных взяло верх.

– В этом нет необходимости. На выход! – скомандовал он арестанту и показал рукой на дверь.

Когда они, выйдя, направились к повозке – Морг первым, за ним Грейтхаус, потом Мэтью с врачами, – из окон центрального здания, в решетки которых вжались землистые лица, раздалась какофония улюлюкающих криков и свиста. Грейтхаус не сводил глаз со спины Морга. Вдруг, откуда ни возьмись, рядом с Грейтхаусом оказался Джейкоб, и бедняга с надеждой спросил:

– Вы приехали забрать меня домой?

Морг, резко втянув в себя воздух, повернулся.

Руки его так и были сцеплены кожаными наручниками. Он шагнул вперед и оказался лицом к лицу с Джейкобом.

Грейтхаус замер, за ним застыл на полушаге Мэтью.

– Милый Джейкоб, – мягким, ласковым голосом сказал Морг, и глаза его вспыхнули красным огнем. – Никто тебя отсюда домой не заберет. Ни сегодня, ни завтра, ни потом. Ты останешься здесь на всю жизнь, здесь и помрешь. Потому что, милый Джейкоб, про тебя забыли, и никто никогда за тобой не приедет.

Джейкоб смотрел на него с полуулыбкой.

– Я понял… – сказал он.

Тут что-то, видимо, щелкнуло у него в голове, и это была не музыка, поскольку улыбка его надломилась так же бесповоротно, как, должно быть, треснул его череп в тот роковой день, когда с ним произошел несчастный случай. Глаза его расширились в ужасе, будто он вспомнил, как на него надвигается пила, но ясно, что ничего уже не сделать, слишком поздно, жизнь прошла. Рот у него раскрылся, лицо обмякло и стало таким же землисто-бледным, как у людей, кричавших из-за решеток. Доктор Хальцен в мгновение ока оказался рядом с ним, коснулся его руки, приобнял и сказал ему на ухо:

– Пойдем, Джейкоб. Пошли, чаю попьем. Хорошо?

Джейкоб позволил себя увести. Лицо его ничего не выражало.

Морг смотрел, как они уходят, и Мэтью увидел, что он вздернул подбородок, гордясь своим доблестным поступком.

– Сними обувь, – хрипло сказал Грейтхаус.

– Простите, сэр?

– Башмаки. Снять. Быстро.

Моргу мешали наручники, но он стащил с себя башмаки. Его грязные ноги с корявыми желтыми ногтями глаз не радовали, как, впрочем, и нос.

– Бросай в поилку, – велел ему Грейтхаус.

Морг метнул взгляд на Рамсенделла, который даже не попытался вмешаться. Бумаги были подписаны, деньги переданы – он был со злодеем в расчете.

Морг подошел к лошадиной поилке и один за другим бросил башмаки в воду.

– Да я, в общем, не против, – сказал он. – Лошадей только вот бедных жалко.

И он одарил Грейтхауса улыбкой измученного святого.