– Ты слышал, – зашептал он, – сегодня в город приезжает интересующее тебя лицо?

Расс поперхнулся от неожиданности.

– Да, сэр. Сегодня пятница. Он закупает провизию в «Южных штатах». Может, я и напутал, но мне кажется, я только что видел один пикап, движущийся в том направлении. На твоем месте я бы не мешкая сменил позицию.

– Ну и ну! – выпалил Расс.

– Я тебе ничего не говорил.

– Ни слова.

Расс надел темные очки и ринулся на улицу. «Южные штаты», «Южные штаты», где это? Ага, вспомнил: в двух кварталах южнее, ближе к центру, есть место, где собираются фермеры по утрам, прежде чем отправиться на работу, и вечером, по окончании трудового дня. Там можно купить все, от мешка зерна до молотилки «Интернэшнл харвестер» стоимостью в полмиллиона долларов. Расс так разволновался, что едва не забыл, где оставил машину, но потом взял себя в руки и решил, что пойдет пешком.

Он повернул в обратную сторону и помчался, сверкая пятками, лавируя между группками случайных туристов, минуя компании подростков, лениво глазевших на прохожих. «Полный идиот», – посмеивался над собой Расс. Он был взволнован. Однажды, когда он работал в «Дейли оклахомен», ему пришлось подменять кинокритика, уехавшего в отпуск. Расс полетел вместо него в Новый Орлеан на так называемую «пирушку», устроенную в банкетном зале одного из отелей. Он сидел за столиком, тараща глаза на Кевина Костнера и Клинта Иствуда, которых водили по залу. У каждого стола задерживались на полчаса. Вид у Расса, безусловно, был забавный, но тут уж ничего не поделаешь: при появлении кинозвезд в большом зале отеля он испытал те же чувства, что владели им теперь, – головокружение, отупение, изумление, ребячий восторг, осознание своей полной ничтожности. А это ведь были просто знаменитые актеры, и, наблюдая за ними, Расс пришел к выводу, что они вполне приличные ребята, но герои ненастоящие.

А теперь он имеет дело с подлинным героем: и на войне, и в мирной жизни этот человек совершил много необычного, сверхвыдающегося. Расс бежал на встречу с ним и волновался все больше: мысли путались, пузырились в голове, как мыльная пена, внимание рассеивалось.

«План, – стучало в висках, – нужно составить план действий».

Но прежде, чем он успел что-либо придумать, ноги вынесли его за угол, на автостоянку перед магазином «Южные штаты». Под ботинками захрустел гравий, ноздри тут же забил пыльный воздух. Расс остановился, пожирая глазами развернувшуюся перед ним картину из жизни трудового люда Америки. Человек, наделенный саркастическим воображением Иеронима Босха или наблюдательностью Нормана Рокуэлла, замечавшего малейшие детали, назвал бы это сельским сходом. Во дворе суетились фермеры и пастухи. Собравшись группками у своих пикапов, они рассказывали байки, похлопывали друг друга по плечу, весело толкались. Чуть дальше находились загоны для скота, из которых доносилось мычание коров. Как на товарной станции субботним вечером. Так где же Джон Уэйн?[12] Да тут все Джоны Уэйны, черт побери.

У мужчин во дворе, скроенных, казалось, из сыромятной кожи и пеммикана[13], были бугристые загорелые лица. Все одеты в холщовые робы, с головы до пят затянуты в кожу, на многих – стоптанные сапоги. Только головные уборы различались: одни носили соломенные шляпы, другие – стетсоны, с высокой или приплюснутой тульей, с загнутыми или прямыми краями, третьи – фуражки строителей, четвертые – бейсболки; мелькнула даже пара рыбацких кепок.

В этом хаосе Расс совсем растерялся, чувствуя себя как чернокожий, угодивший на сходку куклуксклановцев. А работяги веселились, балагурили, не обращая на него внимания. Расс бродил между ними, выискивая лицо, схожее с портретом на обложке журнала или на фотографиях, сделанных позднее, – лицо, запомнившееся ему до мельчайших подробностей. Он предполагал, что у такого человека, как Боб, обязательно должны быть приверженцы, которые всюду сопровождают его, не отходя ни на шаг, и все пытался найти короля, окруженного толпой принцев. Безрезультатно. Вскоре Расс заметил, что мужчины по одному, по двое откалываются от своих компаний и куда-то уходят.

– Что происходит? – поинтересовался он у одного из местных.

– Обычное дело. По пятницам в полдень народ идет затариваться провизией. Здесь много магазинов и складов. Гораздо больше, чем ты думаешь. А перед этим ребята собираются, чтобы побалагурить.

– Понятно, – отозвался Расс.

Он продолжал бродить в редеющей толпе, тщетно пытаясь различить в смуглых лицах мужчин неопределенного возраста, принадлежавших, казалось, к совершенно иной расе, знакомые черты Боба Ли Свэггера.

Наконец Расс наткнулся на склад, возле которого стоял облезлый пикап. Какой-то работяга забрасывал в кузов мешки с провизией.

Расс замер на месте, потом сделал еще шаг и остановился, не отрывая взгляда от мужчины.

Это был рослый человек с красным платком на шее, мокрым от сбегавшего по лицу пота. Одет он был в потертые джинсы и ковбойскую рубашку, выгоревшую на солнце, на голове – измятая и выцветшая красная бейсболка с надписью «Рейзорбэкс».

Почувствовав на себе чужой взгляд, мужчина поднял глаза и посмотрел Рассу в лицо. Да, это был он: несколько старше, чем думал Расс, и смуглее, цвет кожи почти как у навахских гончарных изделий, лицо худощавое, без единой лишней складки жира, и в то же время рыхлое, изборожденное морщинами, но не дряблое, как у старика. Напряженный взгляд серо-стальных глаз прожигал насквозь, словно лазерный луч. В облике мужчины не было ничего романтичного или героического – обычный работяга, уставший, потный, еще не закончивший свой трудовой день. Он смотрел на Расса раздраженно и неприветливо.

– Чего пялишься, сынок? – сурово спросил мужчина.

Расс залился краской и, в волнении подбежав к нему, скороговоркой произнес:

– Вы мистер Свэггер? Боб Ли Свэггер? Я приехал издалека, чтобы встретиться с вами.

– Зря потратил время, – ответил Свэггер. – Сам пиши свою чертову книгу. Я не собираюсь распинаться перед таким щенком, как ты, да и лучшему писателю в мире ничего не расскажу. Терпеть не могу писак. Ненавижу. А теперь убирайся с дороги.

С этими словами он сел за руль своего грузовичка и уехал.

Боб возился с конем. У того был поврежден глаз, зрачок разъедала язва, – очевидно, инфекцию занесла муха. Заражение распространилось молниеносно, до неузнаваемости обезобразив лошадиную морду: глаз раздулся до размеров бильярдного шара и покрылся мучнистой росой, а вся инфицированная сторона от уха до ноздри превратилась в сплошной нарыв. А вообще-то, серый мерин Билли поражал красотой и статью благодаря заботам девочки, его хозяйки, вырастившей и воспитавшей коня.

– У нас в семье еще никто так ужасно не болел, – жаловалась мать девочки. – Ведь Билли может умереть от этой заразы.

– Ну, будет, будет, – стал успокаивать ее Боб, но его слова предназначались для девочки с серьезным лицом, за все время не проронившей ни звука. – Ветеринар сделал все, что мог. Будем надеяться, что лекарство поможет. Да и мы не подкачаем. Положитесь на нас. Билли получит лучший уход.

Боб Ли Свэггер ходил по земле уже почти пятьдесят лет, и судьба не обделяла его приключениями: он отслужил три срока в морской пехоте, участвовал в военных действиях в Юго-Восточной Азии и занял в этих бесчеловечных состязаниях второе место по снайперской стрельбе. Вся его личная жизнь состояла из сплошных хитросплетений и противоречий, поэтому он меньше всего ожидал, что к старости обретет счастье.

Свэггер и счастье – кто бы мог подумать?

Во-первых, сухой климат Аризоны чудотворно действовал на его штопаное-перештопаное левое бедро: 148-грановая пуля от патрона 7,62 × 54, выпущенная со скоростью 2600 футов в секунду, разворотила в ноге все кости и жилы. Он целый год провалялся в военном госпитале, где бедро собирали по кусочкам. Окончательно его так и не вылечили, и он добрых двадцать лет просыпался по утрам с болью, напоминавшей о том, что если ты зарабатываешь на жизнь охотой на людей, то и на тебя, конечно же, охотятся. Из-за этой боли он едва не стал горьким пьяницей: пил беспробудно почти десять лет, пытаясь избавиться от мук, которые, скорей всего, были вызваны не раной и потому не проходили от лекарств и спиртного. Его преследовали воспоминания о молодых парнях, погибших во цвете лет – как оказалось, только ради того, чтобы их имена были увековечены на черной стене. Смириться с этим было нелегко, потребовалось немало времени, чтобы вновь обрести душевный покой, и теперь отсутствие боли в искалеченном бедре он воспринимал как дополнительный заработок, посылаемый ему каждый божий день, будь он проклят. Но это только половина счастья.